Он умолк. Меркер, держа в пальцах папиросу, с любопытством смотрел на него.

– Продолжайте, – сказал он наконец.

– Первое, что мне захотелось сделать, – это увидеть вас собственными глазами. Я поехал в Лион, куда вы официально прибыли на открытие памятника… не помню уж, какому великому человеку. Я вас видел; я слышал вашу речь. Я убедился в полном нашем внешнем сходстве и в том, что у нас одинаковый голос. Но тогда я был немного худее вас; несколько месяцев усиленного питания, и я сравнялся с вами. В то же время я совершенствовался в английском языке, так как узнал, что вы блестяще владеете им. Слава богу, я сам очень хорошо знал его; моя мать воспитывалась в Лондоне и с детства научила меня говорить по-английски. Я также тщательно стал изучать политическую жизнь за последние годы и старался приобрести познания по японскому искусству, потому что вы, кажется, знаете его в совершенстве?

– Это неправда, – сказал Меркер. – Мне создали такую репутацию, но это преувеличено. Мне оно нравится, но у меня нет времени заняться им, и я ничего толком не знаю.

– Тем лучше, потому что это очень трудно, – сказал Бержан. – Короче говоря, я старался изо всех сил и, заметьте, без всякой уверенности в том, что когда-нибудь решусь поехать повидать вас и предложить вам такое невероятное сотрудничество. Иногда я говорил себе, что я просто сумасшедший, и не думал об этом целыми днями… по крайней мере, старался больше не думать. Но это постоянно возвращалось и владело мной. Я становился честолюбив… за вас. Моя жизнь казалась мне все более и более серой, пресной и скучной. Мне представлялось, что, не предлагая вам своей помощи, я предаю наше общее с вами дело… Все, что я говорю вам, очень запутанно и странно… но и мои мысли были такими же… Что делать? Наше с вами положение такое необычайное… И наконец, месяц тому назад, я вдруг решился. Я взял отпуск по болезни и уехал. Приехав в Париж, я остановился здесь. Я знал этот квартал, так как жил здесь во время своих кратких наездов в Париж. В последний раз это было четыре года назад. Теперь я приехал ночью и, решив свидеться с вами как можно скорей, сбрил бороду, чтобы вы с первого же взгляда были поражены нашим сходством; затем выкрасил брови и усы, чтобы это сходство не бросалось в глаза всем, и для этого же увеличил свой рост высокими каблуками. После всего этого я написал вам мое первое письмо и только тогда сразу понял, что мне очень трудно будет встретиться с вами. Я не мог ни пойти к вам, ни попросить вас принять меня, ни объяснить в письме, в чем дело. Если бы кто-нибудь, кроме нас, узнал бы нашу тайну – тогда еще это была только моя тайна, – ничего нельзя было осуществить; то, что я просил у вас, было очень необычайным. Я это знал и мучился. Мои первые ожидания у решетки церкви мне показались бесконечными. И все-таки какое-то странное чувство давало мне надежду. Хотите знать какое? Я говорил себе: «На его месте я бы непременно пришел». И в конце концов я оказался прав, так как вы пришли. С минуту они оба молчали.

– Итак, – медленно сказал Меркер, – вы мне предлагаете действительно это? И вы могли хоть секунду подумать, что я соглашусь потерять всеобщее уважение, стать смешным, разбить карьеру из-за проведения в жизнь какой-то нелепой фантазии, которая, если бы я имел безумие поддаться ей, была бы изобличена в первую же минуту!.. Это фарс, дорогой мой, мелодрама… Все, что хотите… но только что-то неосуществимое… к несчастью… – прибавил он точно против воли.

– Вы говорите, к несчастью? – спросил Бержан.

– Я говорю, к несчастью… Да! Конечно, я говорю – к несчастью. Если бы ваше предложение было приемлемым – конечно, я принял бы его. Это само собой очевидно. И это была бы самая большая услуга, которую кто-либо мог оказать мне. Несмотря на все мои усилия, несмотря на то, что я очень быстро работаю и никогда не отдыхаю больше, чем это строго необходимо, мне никогда не удается сделать самому все то, что хотелось бы сделать. Поглощенный без передышки бешеной работой, я не живу. У меня нет ни минуты для личной жизни. Единственно, что стоит запомнить из того, что вы заставили меня прочесть, – это рабство знаменитого человека, никогда не принадлежащего себе. Конечно, было бы прекрасно, неоцененно – иметь двойника, который бы перевоплотился в вас, когда вам нужно только где-нибудь присутствовать и представительствовать. Я часто мечтал освободиться от этой официальной чепухи, которая просто приводит меня в отчаяние, поглощая бесполезно большую часть моего времени.