Жильберта Герлиз сделала вид, что она в страшном огорчении.

– Дорогая моя, я в отчаянии. Это невозможно. Вы знаете, моя кузина раньше приглашала меня в Фонтенбло… она так настаивала, что я ей окончательно обещала… вот только вчера… Существуют, увы, родственные отношения… Я только что говорила об этом господину Клоду Меркеру. Я должна ехать послезавтра.

Она еще раз взглянула на него и прочла в его глазах радость и благодарность. Она чуть заметно, но весело и ласково улыбнулась. Он простился и вышел. Как и при появлении его, в теснившейся вокруг него толпе шептали: «Клод Меркер!.. Это Клод Меркер!..»

Он в первый раз, с тех пор как придумал это замещение и с таким мастерством проводил его в жизнь, увидел обратную сторону его. Его сразу охватило жгучее, мучительное чувство: тут были и ревность, и унижение, и возмущение… Он побледнел.

Экипаж ждал его перед министерством. Рауль Бержан отослал его и большими шагами пошел на остров Сен-Луи, где подлинный Клод Меркер, тот, кого он только замещал, ждал его.

Бержан шел долго, чтобы успокоиться от новых чувств, волновавших его… Он так был погружен в свои мысли, так боролся с противоречивыми чувствами, охватившими его, что шел вдоль реки, совершенно не отдавая отчета, где находится. И вдруг увидел, что дошел до Аустерлицкого моста; он перешел его и левым берегом, по набережной Сен-Бернар, добрался до острова Сен-Луи, через мост де-ля Турнель. Наступали сумерки.

Три дня играл он роль Меркера, и теперь тот, читая, ждал его. Увидя вновь этого человека, который был реальной величиной, тогда как он был его тенью – Бержан, без сомнения, еще более остро почувствовал всю горечь только что появившейся в нем зависти. Но, во всяком случае, он сумел скрыть ее. Он снова всецело поддался авторитету Меркера. Он своим обычным фамильярно-почтительным тоном доверенного чиновника, делающего доклад, рассказал Меркеру, что он делал за эти три дня, когда был на его месте, и какие новости были ему сообщены.

Меркер внимательно слушал его, прерывая время от времени то каким-нибудь вопросом, то замечанием.

– Я совсем забыл, дорогой мой Бержан. Я должен вам сделать небольшое замечание. В сегодняшних утренних газетах опять говорят о моем остроумии… Оказывается, я был очень остроумен на приеме третьего дня в городской думе… Что вы им там наговорили? Пожалуйста, не забывайте советов моего друга Вотье… Не надо об этом, – продолжал он, останавливая рукою Бержана, чтобы тот не отвечал. – Только не забудьте, что у меня совсем нет репутации светского человека… А что это за благотворительный базар, о котором вы не рассказали мне?

– Я только что хотел рассказать, – ответил Бержан. – Я только что оттуда. Вас очень благодарила госпожа Делагерс. Она сказала, что ее муж – председатель совета – сегодня уже не так страдает от астмы; госпожа В она просит вашей протекции для своего юного племянника… Он хочет идти по дипломатической дороге… Она напоминала вам об ордене, обещанном ее зятю… Она была очень интересна. Вы купили у нее, за сто франков, вот эту гравюру.

– Но ведь она ужасна, – сказал Меркер.

– А у госпожи Герлиз вы купили вот этот портсигар… Изменился ли голос Бержана, когда он говорил о госпоже

Герлиз, или Меркер, услышав ее имя, очень взволновался – только между ними пробежало что-то, какое-то мгновенное ощущение, непреодолимое, неуловимое, но оно с быстротой молнии осветило их взаимную враждебность.

– Госпожа Лаландель приехала очень поздно, – продолжал Бержан, – она поздравила вас, что вы зажали рот – собственное ее выражение – Фраппелю. Она была в публике… Вот, кажется, и все… Ах, забыл! По данному мне указанию, вы заявили разным лицам, что после открытия памятника в Оксере, вы уедете на несколько дней в окрестности Фонтенбло. Когда же ехать?