– Мы обязаны платить людям. И музыкантам и организаторам, да и вообще. А чтобы все было честно… Давай так… – Семен Яковлевич выхватил из кармана блокнот, ручку и набросал на чистом листке несколько фраз. – Вот. Запомни. Скажешь это перед началом концерта.

– Мол, это твой последний концерт. Разочаровался в своем творчестве и решил уйти. Честно скажешь, без стонов и всякое такое. Можешь чуть трагизма добавить. Объявишь, отработаешь, и сразу, самолетом, в Москву. Ляжешь в клинику, пройдешь обследование. А потом, когда поправишься, снова попробуешь. Что там тебе понравится, то и будешь…

От этих слов у Андрея даже зачесалось в глазах.

«Хороший, все-таки, мужик, этот Семен Яковлевич. – подумал он, читая неровные строчки. – И написал здорово. Может, чуть трагично, однако, кто его знает, как там принято, уходить… Я же не помню ничего».

– Ладно, я так и сделаю, – благодарно произнес он, – только… а можно, я просто буду рот открывать и все. Вы понимаете. Тумба-Лумба, язык не поворачивается.

– Да ради бога, Андрюшенька, – с искренностью подвыпившего человека рассмеялся Кацман. – Ты у нас звезда, тебе и карты в руки. – Может, еще что хочешь?

– Да нет, не надо, наверное, – смутился Андрей. – Знаете, вы мне лучше гитару принесите, если можно. С нами ведь музыканты едут, я так понимаю.

– Гитару? – Кацман даже поперхнулся. – А ты что, на гита… – он вновь осекся. – Да, да. Конечно, найду. У Пашки как раз акустическая. Сейчас сбегаю.

Он вернулся через пару минут, неся в руках большую концертную гитару в чехле.

– Только осторожно, он мне ее под честное слово дал. – Зачем-то предупредил Семен Яковлевич, оживленно потер ладони и потянулся к стоящей на столике бутылке.

– Ну что, давай, Андрюша, за чудесное возвращение. Михалыча бы стоило позвать, но он уже никакой. Я его спать отвел, – сообщил он, скручивая золотистую пробку.

– Я не буду, – твердо отказался Андрей. – Попробовал уже, когда в себя пришел, чуть не умер. Наверное, это от травмы. Не принимает организм.

– Да ладно, по капельке, – пренебрежительно скривился собеседник. – От Мартеля плохо еще никому не было.

– Нет, – Андрей провел ладонью по гладкой коже гитарного чехла. – Я лучше спать лягу. Можно?

– Ну, как хочешь, – в голосе Кацмана скользнула непонятная нотка. – Тогда, конечно, ложись. Утро вечера мудренее. Завтра в двенадцать тридцать прибываем. Потом в гостиницу, а в семь уже концерт. Ну, музыканты, девчонки туда к пяти подтянутся.

Пока звук настроят, пока то-се. А тебя, уж как положено, к центральному входу на белом лимузине. Все, как в листе заявлено, обещали обеспечить.

– В каком листе? И почему на лимузине? – Андрею вновь стало не по себе. Он живо представил себе, что придется выбираться из длинной блестящей машины в окружении толпы возможных поклонников. – А может, это, попроще чего? – Да ладно, потерпи уже, – Кацман поднялся, сожалеюще посмотрел на бутылку, однако забрать ее не решился. – Пойду тогда, к девчонкам загляну. Они уже, наверное, как раз проснулись.

Он вновь обвел взглядом тесное купе, словно пытаясь убедиться, что пассажир не сможет никуда деться, и вышел.

Андрей посидел в тишине, нарушаемой лишь перестуком колес, привыкая к своему новому состоянию, и осторожно открыл дорогой кофр.

Гитара, и вправду, была хороша. Лаково-черная, с серебристыми порожками на деке, с толстым кожаным ремнем.

Он устроил инструмент на колене, провел по струнам. Совершенно бездумно, на автомате подтянул четвертую. И все так же привычно, словно делал это всю жизнь, взял первый аккорд. Перебор, новая комбинация пальцев, и вот уже, подчиняясь звучащему в голове ритму, заиграл незнакомую мелодию.