Несколько раз мне удалось побывать у Натальи. Ночью. Теперь мы не болтали подолгу, как было раньше. Наталья поила меня тёплой водой из печи и укладывала спать на свою кровать. В партизанском лагере я очень уставала, постоянно дежуря у «постелей» больных партизан, Наталья это понимала. Возможность выспаться в сухом доме на мягкой кровати имелась далеко не у каждого партизана. В землянках, несмотря на то что они периодически отапливались, всё равно было сыро и довольно-таки прохладно. Приближалась зима, начались заморозки.

С началом холодов нагрянули болезни, мы днём и ночью выхаживали больных, одних старались согреть раскалённым на углях песком, завёрнутым в тряпки, другим, наоборот, старались сбить температуру. А партизаны всё болели и болели, и конца и края не было этим болезням. Выхаживать удавалось далеко не всех, многих пришлось захоронить в том лесном царстве, ставшем для нас на это время родным домом…

Когда выпал первый снег, начался самый настоящий кошмар: следы на снегу выдавали нас с головой, немцы бросили на уничтожение партизан несколько карательных отрядов. В лесу то тут, то там был слышен грозный собачий лай. Партизаны с нетерпением ждали, когда наконец ненадолго потеплеет и снег растает, дав нам хотя бы на время маленькую передышку.

Однажды днём в нашу землянку ввалился истекающий кровью помощник командира, который сообщил, что с группой партизан был отправлен в деревню за продовольствием, но по пути они нарвались на немецкий патруль и с трудом смогли оторваться от преследования. Мы с девчонками перевязали его раны, истратив почти все запасы «лесных медикаментов». Тогда я, оставив своих помощниц присматривать за раненым, побежала к маленькому болотцу за мхом и травками для перевязок.

Я мигом добежала до болотца, напихала в мешок кой-какой травы и решила ещё проскочить до дубовой рощи в надежде собрать ещё немного опавших дубовых листьев, чтобы наложить их на раны. Мы частенько бегали в эту рощу за дубовыми листьями, зная, что дубовый лист имеет очень хорошие антисептические свойства. Правда, собирать такие листья надо в июне-июле, но мы были рады и опавшим. Я насобирала побольше дубовых листьев и заспешила обратно в сторону лагеря…

Запнувшись за какие-то ветки, я неожиданно свалилась на землю около высокой кочки и на какое-то время притихла, переводя дыхание. И вдруг краем уха я услышала странный треск в кустах неподалёку. Я затаилась. Треск стремительно приближался, я приподняла голову – передо мной стоял немецкий солдат с карабином наперевес. Он вскинул свой карабин и направил дуло этого самого карабина прямо мне в лицо. Я поняла, что сейчас он выстрелит, и, решив умереть достойно, с вызовом глянула на него, уперев свой дерзкий взгляд в его молодые наглые глаза…

На меня в упор ненавидяще смотрели глаза моего младшего сына Петра! Буквально через секунду ненависть в глазах сына сменилась ужасом! Он отшатнулся, не отводя взгляда от моего лица, запнулся за что-то, неуклюже свалился на спину, тут же вскочил и бросился бежать, изредка оглядываясь. Я не могла произнести ни слова и ошарашенно смотрела ему вслед, не двигаясь с места…

Какое-то время я ещё молча сидела около кочки, которая, видимо, укрыла меня от глаз других карателей, шедших в оцеплении по лесу. Вскоре послышался странный шум, выстрелы, затем я почувствовала запах гари. Я стала тихонечко пробираться в сторону нашего лагеря…

Из-за кустов я наблюдала за тем, как каратели сжигают из огнемётов наши землянки, расстреливая выбегающих из огня людей. Как-то они сумели нас обнаружить и теперь старательно, с немецкой щепетильностью, уничтожали всё, что встречалось на их пути. Это было воистину ужасающее зрелище. Всё перемешалось: крики, пулемётные очереди, запах крови, пепла, треск горящих деревьев… Я пряталась в кустарнике, боясь быть обнаруженной: помочь своим я совершенно не могла, а умирать напрасно от немецкой пули, не убив при этом хотя бы одного немца, я не хотела… Во мне росла дикая ярость к ненавистному врагу. И даже к моему сыну, которого я не могла не узнать там – на болотце! Это, несомненно, был мой младший сын Пётр!