Хоть это и было ясно как день, но я этого не понимал. Наоборот, я даже видел зависть в этих разумных словах Инезильи; мне казалось, что она просто хочет меня унизить; я уже чувствовал себя важной птицей и ответил ей довольно высокомерно:

– Инезилья, будем говорить прямо. Я вижу, что ты сама многого не понимаешь… Ты очень добра, я люблю тебя и уважаю. Не сомневайся, что в будущем я сделаю для тебя все, что в моих силах. Ты очень добра, но надо признаться, что ты не умна. Ты женщина; в сущности все женщины умеют только шить, варить суп, а в серьезных делах ровно ничего не понимают… Эти разговоры не твоего ума дело! Мы, мужчины, можем об этом рассуждать, потому что гораздо умнее вас… Я не удивляюсь тому, что ты сейчас говорила, потому что… что ты понимаешь в этом? Но ты очень хорошая девушка; я тебя люблю, очень люблю, не сердись. Ты можешь быть покойна, что я никогда не забуду о тебе.

С этими словами я встал, находя, что должен искать более серьезного собеседника. Инезилья не сказала мне ни слова, и я, привлеченный веселыми звуками флейты дона Челестино, отправился к нему в комнату. Заложив руки за спину и подняв голову, я обратился к нему покровительственным тоном:

– Ну, как идут ваши дела, сеньор?

– О, божественно! – ответил он со своей обычной доверчивостью. – Наконец-то я узнал уже наверняка, что на будущей неделе я получу приход!

– Мне кажется, вам не дурно было бы получить этак… небольшую ренту… Я говорю это потому, что знаю личность, которая могла бы вам ее определить…

– Кто же, милый мой, кто же может это сделать, как не мой земляк и друг Мануэль Годой, князь де ла Паз?

– Заяц выскакивает оттуда, откуда его менее всего ожидают[4]… Увидим, увидим… – сказал я, делая все возможные усилия, чтобы казаться таинственным и серьезным.

Пустив ему пыль в глаза этими словами, я вернулся к Инезилье, так как не хотел расставаться в дурных отношениях с нею. К моему великому удивлению, молодая девушка нисколько не сердилась на меня и заговорила со мной со свойственным ей спокойствием, всегда пленявшим меня. Прощаясь, я вновь обещал никогда не забыть ее, и она была так ласкова, как будто между нами ничего не случилось.

Через день моя госпожа сказала мне, что она согласилась на просьбу Амаранты отпустить меня к ней. Я взял мои жалкие пожитки и отправился в дом моей новой госпожи. Там меня облекли в ливрею и, посадив в карету для прислуги, которая должна была следовать за каретой, где сидел старый дипломат со своей сестрой, отправили в Эскуриал, куда мы и прибыли к вечеру.

Так как, прибыв в Эскуриал, мы были удивлены большой новостью, то не лишним будет, если я передам пророческие слова мажордома маркизы, ехавшего в одном экипаже со мной.

– Мне сдается, что во дворце что-то неладно, – сказал он мне. – Нынче утром в городе ходили разные слухи… Но мы все скоро узнаем, так как часа через три будем на месте.

– А какие слухи ходили в Мадриде?

– Здесь все любят принца Фердинанда и ненавидят старых короля и королеву и, как мне кажется, их величества хотят избавиться от сына, удалив его от себя… Я сам видел принца, у него такое лицо, что просто жалко смотреть… Все знают, что отец и мать его не любят, а в этом мало хорошего. Ведь старый король ни разу не возьмет его с собой на охоту, ни разу не посадит его за один стол с собой и никогда не приласкает, как всякий отец.

– Может быть, принц Фердинанд замешан в какие-нибудь заговоры? – спросил я.

– Очень может быть. На прошлой неделе я был во дворце и слышал, что принц ведет себя очень странно… Он запирается один в своей комнате, ни с кем не говорит и не спит целые ночи напролет. Двор очень взволнован этим и, кажется, хотят даже приставить к принцу воспитателя, который бы следил за ним.