После секундной паузы, когда машина совсем остановилась, когда ничего больше не происходило и произойти не могло, Виктор молча снова завёлся и отъехал к противоположной обочине.

Разглядели второго участника ДТП. Машина как попало стояла там же, где всё случилось. Сильно разбитый капот… Смятые передние крылья… Лобовое стекла все в трещинах, залито чем-то темным… Сидит ли кто в машине или уже лежит, было непонятно…

Виктор, не таясь в ругательствах, но и не выкрикивая их, а только бормоча, открыл дверь и вышел. Ошалевший от новизны и полноты впечатлений насыщенного дня Иван тоже зашевелился, не зная, как себя вести в такой ситуации, открыл свою дверь и выбрался из машины, успев поразмыслить, оставлять в ней цветы и кейс или нет. Вышел налегке. По растерянности сразу стал искать глазами водителя Виктора, который оказался на корточках сзади разглядывающим и ощупывающим жуткую вмятину на своей машине. Вид он при этом имел совершенно трагический – даже что-то заунывное мычал себе под нос, цокал языком, присвистывал, охал и матерился, и всё это бессвязно и по ощущениям Ивана одновременно.

– Давай на того глянем! Его вообще не видно… – заметил сверху Иван, кивнув головой в сторону виновника аварии. На что получил такое красноречивое шипение и бормотание, напоминавшие утробное ворчание рассерженного хищника, что замолчал и сам двинулся к другой машине.

Чем ближе Иван подходил, тем медленнее и осторожнее становился его шаг. Неосознанная боязнь ещё одного удара – теперь чисто психологического – от сокрушённого вида напрочь разбитого автомобиля, который вдобавок к тому же ещё и стоял размолоченным передом к Ивану, заставлял музыканта заранее бояться увиденного… Вернее, того, что его раздёрганное за день разнозначными эмоциями сознание предполагало там увидеть.

Но простое человеческое участие, усиленное обычным любопытством юношеского (ещё пока!) характера толкало музыканта вперёд.

Иван подошёл ближе… Постоял рядом, глядя только на завораживающие виды смятого железа и битого стекла. Заглядывать внутрь он боялся.

Остановившись Иван почувствовал ясную дрожь. Его трясло всё сильнее и сильнее, словно некое чувство сигнализировало ему, что он на пороге чего-то особенного. И его интуиция, возможности которой были для Ивана до сих пор неизвестны, просто пугала его своей безапелляционностью. Он понимал, что не хочет ничего видеть страшного в продолжение последствий аварии, но он также знал, что не сможет просто так отринуть необходимость продолжения истории и повернуть назад, не узнав ничего нового.

Стоя там же на расстоянии, он позвал:

– Э-э-эй…

Иван удивился слабости и нерешительности своего голоса. Вдохнул побольше воздуха в грудь и набрался мужества:

– Э-ге-гей! Есть кто живой?

Отсутствие ответа не означало тишину. В безмолвии ночи Ивану отчётливо слышалось, как разбитая машина шипит, клокочет и даже булькает. Она вела себя, как раненый зверь – смертельно раненый, но ещё живой и потому очень опасный. Ивану было страшно. Ноги не держали – тряслись, как студень. Он переминался, ни на сантиметр не приближаясь к бывшей машине. Невольно оглянулся, ища поддержки…

Под ночными фонарями мокрый асфальт размыто блестел только теми участками, что попадали под лучи освещения. Тревожно сверкающая роса на них, как некое кривое и не цельное зеркало, заставляла Ивана чувствовать непонятную опасность. Машина Виктора стояла к нему своей непострадавшей стороной, живописно контрастировала безупречностью с разбитой машиной и к новому удивлению Ивана (сколько их уже было за этот день и вечер!) представилась ему победительницей быстрой и резкой схватки, злорадно ухмыляющейся этому своим агрессивным профилем.