– Папа встал ни свет ни заря, и ты туда же. У папы уважительная причина: друг не может завести машину – поехал прикурить. Мне непонятно, папа ведь не курит? Как можно так бепардонно в пять утра названивать по такой чепухе?

– Мама, я догадываюсь. У дяди Жени, скорее всего, сел аккумулятор. От папиного аккумулятора запустят двигатель, – улыбнулся Матвей, обнял за плечи маму и поцеловал. – Что замышляешь на завтрак? Я совсем не хочу есть – кофейка хлебну – и ноги в руки.

– Куда ты спозаранок, Матюша?

Матвей не стал раскрывать всю подноготную своих планов, сказал лишь об институте. Выпив по чашечке кофе, они расстались.

Подошел к магазину «Детский мир» – двери оказались закрытыми. За спиной послышался возглас ребенка:

– Мамочка, закрыто, мы подождем, да?

Молодая женщина держала за руку мальчика лет пяти, улыбнувшись Матвею, ответила:

– Откроется в десять, полтора часа убивать время. Видишь, и дядя пришел за подарком, и он подождет.

– Мамочка, а самолетик летать сможет сам?

Матвей потрепал мальчугана по плечу:

– Наберись терпения, насколько я знаю, есть и вертолеты летающие. Джойстик к нему продается – устройство для управления, – и тихо, для мамы ребенка, наблюдая простоту их одеяния: – Стоить будет немалых денег…

Женщина неестественно отвернулась, достав платочек, утерла глаза.

– Вы плачете, я виноват? – посочувствовал ей Матвей.

Женщина приложила палец к губам, показав на сына, во все глаза поедающего витрину игрушек.

– Не знает он, держу от него правду – его папа погиб в Сирии. Летал как раз на вертолете. С деньгами у нас все в порядке – желания нет жить дальше. – Она кивнула в сторону мальчика. – Ради него держусь.

Матвей стоял, понурив голову, внутренне ругая себя за вмешательство.

– Пойдем, сыночек, прогуляемся. Зайдем на рынок и вернемся.

Женщина с чувством сожаления посмотрела на Матвея.

– Давай ручку, – протянула она руку сыну. – Вы так молоды, кто у вас?

– А у нас девочка, Мариша, – я за говорящей куклой пришел. Вам ведь все равно возвращаться, можно пойти на рынок вместе?!

Матвей протянул руку мальчику:

– Давай свою мужественную руку.

Они шли, растянувшись на весь тротуар. Встречные люди понимающе уступали дорогу, улыбаясь их идиллии. По дороге познакомились.

По усердию Маргариты на кухне, не повернувшейся к нему лицом, по тому, как она его встретила, не задав обычного вопроса «как погулялось?», Василий Никанорович понял страшное для себя. В груди разрастался дискомфорт.

«Господи, дай мне поддержку, – стучало молоточком ускоряющееся сердце. – Смолчать – значит дать очередной повод, допустить свое смирение».

Он как можно спокойнее урезонил ее:

– Какой повод у тебя сегодня?

Она повернула к нему покрасневшее лицо, глаза ее излучали ненависть.

Плохо акцентируя слова, она прожгла его сердце избитой в каждом подобном случае фразой:

– Ты, проклятый трудоголик, ты… ты, пошел ты…

От сжатых желваков у Василия Никаноровича хрустнуло в ушах, заныло в подреберье.

– О, небо, я грешен – все мы грешны, дай мне понять, Господи, за что мне такое испытание, чтобы вот так, из месяца в месяц, пытать, из года в год, изощренно, по-садистски? Господи, лучше убей меня сразу, – шептали его губы.

В голове закрутилась каша из услышанного в разных источниках. Василий Никанорович почувствовал себя в какой уже раз одним-одинешеньким на всем белом свете. Он вспомнил свою несчастную маму, вырастившую его без отца, их несладкую жизнь. Отец, участник Великой Отечественной войны, летчик истребительной авиации, после демобилизации не смог найти свое место в штатском обличье, запил горькую – не дрался, он никогда не поднял руки на мать, он просто регулярно пил, пил и молчал. Несмываемым тавром сохранились в памяти его слова при прощании. Васечка учился тогда в первом классе – отец вызвал его с урока, крепко прижал к себе, пахнущий военным обмундированием, и тихо произнес: