Давно уже не вдохновляют этих самых «Лосей Пржевальского» бегущих строем по пыльной дороге очередной марш-бросок.

Почему десантники сраные и кто такие «Лоси Пржевальского», нет сил, не только спросить у Летехи, но и даже размышлять над этими вопросами, искрами, промелькнувшими в моей тяжелой голове с надетой на нее раскаленной на солнце стальной каской.

–Плевать мне на всех десантников и всех лосей в мире!

–Не вру, не смогу плюнуть, в глотке все пересохло, губы потрескались, как солончаки в степи.

–Как там Владимир Высоцкий пел?

-Плевал я с Эйфелевой башни

-На головы беспечных парижан!

или

-Блевал я с Эйфелевой башни

-На головы беспечных парижан!

-Похоже, я брежу.

–Так, сколько нам осталось?

–Кажется пара километров, вряд ли больше.

– Для чего солдату ноги?

– Чтобы топать по дороге

– Левой, правой, раз и два!

– Для чего же голова?

– Чтоб носить стальную каску

– Или газовую маску,

– Чтоб не думать ничего.

– Сержант мыслит за него!

Переделка С. Маршак Экзамен на аттестат «Зверости»

Впереди бежит Леха Хохол, от него воняет, как будто он сука неделю назад сдох.

Думаю, что и от нас фонит не лучше.

Взгляд влево. Летехи уже рядом нет, убежал вперед.

Хорошо ему «Лосяре» без автомата и подсумков налегке бегать и орать всякую хрень.

В голове гул от дружного топота солдатских кирзачей по высохшему до бетонной твердости грунту и стрекотания цикад.

– Да мля, что за херня в голову лезет.

– Какие мля цикады в Забайкалье?

– Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша.

– Шифер едет с крыши вон, ну, а мне пора в Дурдом!

Видимо «жидкость» в голове закипела, как антифриз в радиаторе.

Взгляд через плечо через силу, сфокусироваться не удалось. Периферийным зрением отмечаю, что бежим кучно, отстающих бойцов нет. Отлично – потому, что зачет результата по последнему бойцу.

Сзади бегут сержанты, они, как и офицер бегут налегке. Будешь отставать, получишь кирзачом «волшебного пендаля».

Хорошо, что в нашем взводе дохляков нет, и не приходиться тащить на себе «раненых».

Во втором взводе одного «раненого» дотаскали на себе до того, что чуть в «двухсотые» не перевели. Теперь сзади всегда бегут сержанты и контролируют ситуацию.

Сзади раздается то ли хрип, то ли крик: «Чья лопатка!»

Хлопаю себя по ремню, и по спине стекает холодная струйка пота.

В мозгах зажигается красная лампочка, в висках начинает пульсировать кровь.

Перед глазами загорается бегущая строка: «С_у_к_а! П_р_о_е_б_а_л!»

Что говорил прапорщик Жуков: «В армии нет слова – потерял или украли, есть только слово – Проебал!»

Останавливаюсь, и оборачиваюсь через левое плечо. Мимо пробегают бойцы, открытыми ртами жадно хватая горячий пыльный воздух, как рыбы, выкинутые на берег.

И вдруг навстречу мне бежит Шурик Григорьев, свой пацан – «Земеля», откуда-то с района, а в руках у него моя саперная лопатка.

Хриплю пересохшими губами: «Спасибо, Братка!».

Хватаю лопатку, разворачиваюсь, и догоняю свою шеренгу. Занимаю свое место в строю, пытаюсь отдышаться и войти в общий ритм. Столько лет прошло после армии, а я до сих пор помню этот случай, и до сих пор испытываю благодарность Шурику Григорьеву, за то, что он тогда поднял мою саперную лопатку.

Во взводе его звали Гриша сокращение от фамилии Григорьев. Внешне он был очень похож на старшину из советского фильма «А зори здесь тихие», но только моложе.

А говор у него был точь в точь, как у старшины Васкова из этого фильма.

Был он немногословным, по-деревенски простым и добродушным парнем. Не высокого роста и потому бежал всегда в последней шеренге, которой очень часто доставалось от сержантов бегущих сзади.

Когда добегаем до стрельбища (стрелкового полигона) хочется только одного – УПАСТЬ и УМЕРЕТЬ!