Вообще, если смотреть на землю по спутниковым картам, города напоминают какое-то кожное заболевание. Серые, неряшливые круги похожи на лишай или какой-нибудь разросшийся грибок. Да так оно, по сути, и есть. Во вселенной столько разных вещей, которые повторяются по схожему принципу, но в разных масштабах. Те же электроны крутятся в атомах, совсем как планеты в солнечной системе. А, скорее всего, Земля – это тоже просто электрон в чём-то, существующем в ином измерении размеров. Болезнетворные бактерии и грибки делают то же самое, что и люди. Они не хотят вызывать болезнь, а просто обустраивают поверхность кожи для своей жизни. Остаётся надеяться, что космический врач не пропишет Земле антибиотики. Хотя мне, по большому счёту, всё равно.

Солнце восходит до конца, и лучи перестают быть розовыми, теперь стёкла домов блестят от белого молодого света, но в них уже нет той особенной загадочности, транспортирующей сознание в это особенное одухотворённое состояние (Хаксли бы понравилось). Ну всё, шоу окончено, нужно чем-нибудь заняться.

Я делаю себе несколько бутербродов с маслом и неторопливо ем их, запивая чаем. Почему-то захотелось порисовать. Если честно, я никогда не умела этого – пространственное мышление у меня совсем не развитое, а рука плохо слушается. Но, тем не менее, запихав последний бутерброд в рот, я достаю из глубины тумбочки большой лист и отыскиваю свою любимую чёрную ручку.

Итак, передо мной чистый лист бумаги. Никаких образов в голове нет, только желание ощутить сам процесс. Я провожу линию, а потом ещё одну, пока что не зная, во что это сложится. Из неряшливых штрихов постепенно проявляется смутная фигура какого-то неясного существа, похожего одновременно на пингвина, дельфина и девушку в платье. Вместо ног у него нечётко заштрихованная юбка, большие уши скромно прижаты к голове. Существо протягивает руки к какому-то пятну вдалеке.

Ну и что подсознание хотело мне этим сказать?

Моё умение рисовать ничуть не улучшилось с тех пор, когда я была десятилетней девочкой, даже обидно. А я ведь так любила рисовать в детстве. Я до сих пор помню все свои рисунки из той большой розовой тетради. Интересно, куда она подевалась? Сейчас мне кажется, что детство было бесконечным, оно оставило столько ярких образов, которые, стоит мне захотеть, встают перед глазами.

Помню, один раз я сидела и рисовала. Карандаш в руках описывал круг за кругом в середине листа. Я хотела нарисовать чёрную дыру, из которой ничто не может вырваться наружу, даже свет. Только вчера я прочитала в детской энциклопедии о чёрных дырах, и они захватили моё воображение. Мёртвые звёзды, бесконечно поглощающие всё вокруг, внутри которых время то ли остановилось, то ли идёт задом наперёд.

Вряд ли карандашом по бумаге действительно можно было передать всё смертельное величие чёрной дыры, но я очень старалась, штрихуя круг раз за разом, в результате чего лист бумаги истончился настолько, что по ту сторону чёрной дыры уже начала обнажаться вполне будничная поверхность моего стола. Расстроенная этим открытием, я отложила карандаш и встала.

С кухни доносились запахи краски. Там работал нанятый мамой рабочий. Полгода назад нас затопили соседи, и с тех пор краска на потолке кухни представляла собой жалкое зрелище – она облупилась, сквозь потолок проступили волны неряшливых разводов. Мне эти узоры даже нравились – в них каждый раз можно было разглядеть что-то новое. Но маму потолок почему-то приводил в бешенство, поэтому она не пожалела денег на мини-ремонт.

У меня босые исцарапанные ноги, им немного неуютно на холодном паркете, но обуваться слишком лень. Я пробегаю по коридору в усыпанную осколками отскобленной краски кухню и сажусь за стол на слишком большую для меня табуретку. Дядя Витя старательно красит потолок, стоя на опасно пошатывающейся стремянке.