Они помолчали.

Дождь заливал окно, барабанил по крыше, потоки воды бежали по сливным канавам.

– Такой человек мог… – прервал паузу Холдейн.

– Мог экспериментировать на собственной дочери, мог подвергать ее пыткам, если думал, что все это пойдет ей только на пользу. Или если увлекся серией экспериментов, в которых роль подопытного кролика отводилась ребенку.

– Господи! – В голосе Холдейна слышались отвращение, шок, жалость.

К собственному удивлению, Лаура заплакала.

Детектив подошел к столу. Отодвинул стул, сел рядом с ней.

Она вытерла глаза бумажной салфеткой.

Холдейн положил руку ей на плечо:

– Все будет хорошо.

Она кивнула, высморкалась.

– Мы ее найдем.

– Боюсь, она мертва.

– Она жива.

– Я боюсь.

– Не нужно бояться.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Я знаю.

Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме. К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.

– Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.

– И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?

– Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два – во второй половине дня.

Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.

– Что еще?

– С самого утра она час медитировала.

– Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.

– По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.

– Самогипноз.

– Да, конечно.

– Но зачем он ее этому учил?

– Не знаю.

Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.

– Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.

– Сидя на электрическом стуле?

– Думаю, что да. Но…

– Но что?

– Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.

– Повторите еще раз.

– Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.

– Зачем?

– Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.

– Так в этом я не ошибся?

– Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году – четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.