– Ясно. Мне надо как следует полазить по всем закоулкам, раз уж обслуживания мы не получим.

– Сколько понадобится времени?

– Постараюсь побыстрее. Но сам знаешь: выигрыш во времени – проигрыш в безопасности. Считай, несколько дней. На Космофинише копались бы две недели.

– Тогда отойдем подальше от Системы, и придется будить пассажиров.

– А они не устроят нам детский крик на лужайке? – поинтересовался инженер.

– Поживем – увидим, – неопределенно ответил капитан.

«Если поживем» следовало сказать – «если» он опустил.

Путь для них был расчищен, как никогда. Вокруг было пусто; сияла Земля в третьей четверти, да чистильщик маячил неподалеку. Капитан вызвал его.

– Эй, помело, – сказал он, пытаясь говорить бодро. – Кто на связи? Я «Кит», капитан Устюг.

– Капитан Слай слушает.

– Настоятельно советую отойти подальше. Сейчас начну разгон.

Капитан Слай колебался.

– Видишь ли, мне приказано проследить…

– Ты-то меня знаешь?

– Да, – сказал капитан Слай. – Ладно, отхожу. – Он передохнул. – Значит, доброго пути.

– Счастливо оставаться, – ответил Устюг, с тоской понимая, что это, может быть, последние слова, какие он говорит человеку с Земли. Последние в жизни.

Командор огляделся. Его салон в Космоцентре был полон; тут была, кажется, вся смена, да еще и подвахтенные – все, кроме дежурных диспетчеров. Информация утекала прямо-таки катастрофически. Надо было взгреть кого-то. Потом, не сейчас. Сволочи, трепачи, подумал командор. Толкутся тут, целые и невредимые. А такого, как Устюг, не уберегли. Лучшего капитана!..

Устюг не был лучшим капитаном, и худшим не был, а просто средним, одним из десятков, и командор это знал рассудком. Но сердцем ощущал, что теряет все-таки самого лучшего, и каждый, кого ни приходилось ему терять в жизни, был лучшим, потому что другие оставались, а этого уже не было.

Корабль «Кит», гибрид груши с тыквой и телефонной трубкой (как именовался этот класс машин в профессиональном просторечии), плавно ускорил движение, разгибая орбиту. Звезды, на фоне которых он был виден, мелко задрожали; потом фиолетовая дымка затянула их.

Странное дело: «Кит» уходил в одиночку, а здесь оставалось все – флот, Земля, человечество. Но почему-то командору на миг показалось, что это он отстал, остался, а люди уходят, друзья уходят вперед. Скверное чувство, когда друзья идут вперед, а ты стоишь на месте…

В Космоцентре кто-то включил траурный марш.

– Уберите дурака! – сквозь зубы приказал командор.

Фиолетовая точка таяла вдали.

– А девочка-то плакала, – сказал Карачаров, взглянув на только что появившуюся в салоне Веру. – Глазки красные, как у кролика. Или надо сказать «как рубины»?

Физик чувствовал себя великолепно. Он выспался, а пробудившись, прежде всего вспомнил, что уже сегодня окажется на Земле. Ну, тогда – держись! Признание, возможность работать широко, с размахом, ожидали его на планете, а думать об еще не начатом, что можно обозреть в общем виде, не отвлекаясь мелочами, – самое лучшее, что доступно человеку. И физик был счастлив, гудел под нос песенку и ему казалось противоестественным, что кто-то плачет, когда жизнь так прекрасна. Он покровительственно улыбнулся девушке.

– Утеньки малые! Кто нас обидел?

Вера покачала головой и торопливо отошла. Карачаров критически поглядел ей вслед – мудрый старец, знающий, сколь мало стоят тревоги молодости – и подошел к Петрову, уже успевшему занять облюбованное им кресло.

– Привет вам, метр. И всюду страсти роковые, – назидательно произнес физик.

– С добрым утром, – откликнулся Петров, – почему «метр»?

– Как! Я ведь уже говорил вам, кто вы такой – школьный учитель на пенсии, путешествующий, чтобы увидеть мир, о котором он всю жизнь рассказывал детям. Разве я не прав? У меня поразительный нюх на людей, я определяю их с первого взгляда. Итак, вы, метр уже собрали чемоданы?