– Увы, не мог… Когда некоторое время спустя он захотел вернуться и взглянуть еще раз, двушка не пропустила его дальше Первой гряды. Несколько дней сомнений сделали свое дело. Двушка ощущает малейшие изменения в нашей душе. – Гай провел рукой над огнем, впитывая жар ладонью.

– Значит, он был уже другой? – спросил Белдо.

– Да. Он усомнился и потерял настрой. Сколько раз встречал людей, которые непременно стали бы героями, если бы случай для подвига подвернулся чуть раньше! Вот отставший от роты солдатик сидит в кустах с винтовкой и с единственной гранатой и ждет немецкий передовой мотоцикл. Он полон решимости: появись немцы сейчас – он бросил бы гранату и стрелял бы, пока не закончились патроны. Но идет дождь, немецкая разведка не едет, а вокруг такая тоска, такая сырость, такая безысходность. Да еще туман на дороге – влажный, липкий. Солдатика охватывает отчаяние. Он понимает, что все бесполезно. Война проиграна. Он закидывает гранату в канаву, после чего бредет по лесу не разбирая дороги и сутки спустя, обессилев, сдается первому попавшемуся обозному румыну, который сам пугается больше него, не зная, что делать с пленным. Он и стрелять не умеет, этот румын, потому что его призвали вместе с лошадью и телегой. А потом солдатик мучительно умирает в плену от холеры… А все потому, что немцы не появились часом раньше, когда он был готов к подвигу.

– Да-да-да! – закивал Белдо. – Совершенно типичная история! Шныр перегорел, и двушка больше не впустила его в Межгрядье. Но он не ошибся? Вы уверены, что он действительно видел тайник?

– Я ему поверил. Откуда бы еще он мог узнать про Странствующие Ивы и скалы, замыкающиеся полукругом? Вот бы найти это место и дотянуться до него!

Гай сказал это небрежно, но все, бывшие в комнате, мгновенно ощутили, что ради этого их сюда и собрали. Арно выпрямился и, вперившись в Гая взглядом, задрожал как ожидающий команды охотничий пес. Дионисий Тигранович улыбался уклончиво и мягко. Тилль стоял как болванчик, изредка двигая губами. Вся его мимика была настолько укрыта под толстым слоем жира, что по его лицу невозможно было что-либо прочесть.

Гай смотрел на огонь. Его зрачки впитывали отблески, ничего не отражая. Казалось, он поглощает огонь как черная дыра. Так же, как его руки недавно втягивали тепло. Но, видимо, где-то внутри огонь все же согревал пустоту Гая.

– Первые годы ШНыра были годами счастливой анархии. Это потом уже возник кодекс ШНыра и общий опыт, оплаченный кровью и ошибками. Не вдыхать испарений болота, не считать себя умнее эльбов, не надеяться на себя, не пускать сияние закладок дальше кисти, а лучше – не дальше фаланг пальцев. Десятки мелких правил и уловок, вроде той, что грива пега, если уткнуться в нее лбом, отгоняет наваждения болота. Я однажды даже зубами в нее вцепился. Знаете вкус лошадиного пота, смешанный со слизью болота? А я вот знаю!

Голос Гая звучал мирно, однако умненький Белдо предпочитал не встречаться с ним глазами. Торжественный, серьезный, старичок смотрел в пол и равномерно, согласно кивал, как кивает слон, шлющий поклон слонихе.

– Наше знание оплачивалось дорогой ценой. Поначалу же мы не боялись ничего. Трогали солнце руками, и оно не обжигало нас, потому что мы не боялись обжечься… Золотые пчелы, крылатые кони, двушка… мы воспринимали все как чудо! Понимаете – чудо, но обыкновенное! Мы не удивлялись чуду! Наш мир был полон чудес. Слону, пингвину или жирафу мы удивились бы даже больше, чем пегу или гиеле! Это сейчас мы зажаты сознанием! А тогда чудо было законным… Человек не мнил, что чего-то там знает! Он ощущал себя маленьким, но счастливым! – Гай замолк. Он настолько глубоко нырнул в свои воспоминания, что слова куда-то ушли, как река порой уходит в песок. Слова – это тень памяти. Когда память становится совсем яркой – слова исчезают.