– Это вы затоптали следы его ног, безжалостные! – тихо сказала она.

– Чьи следы, сударыня? – с удивлением спросил Державин.

– Его, моего Сержа… Он еще вчера сидел здесь со мною… О Боже мой!

– Здесь, сударыня, и другие сидели… Наконец, всякие следы сметает сторож, как и время, – оправдывался Державин.

– Да, время… время все сметает, и его смело раньше меня, а меня оставило… Но его не время смело, а пуля… злодейская рука изверга.

И она снова нагнулась к земле, снова искала следов.

– Нет их, нет… где же они, о, мой бог! Мой бог!

Подходят и другие посетители пуэнта к тому месту, где происходит эта непонятная сцена, спрашивают друг друга: что это такое? Кто эта дама? Что она ищет, что говорит? Дети смотрят с боязнью и жалостью.

– Папа, – шепчет Лиза Сперанскому, – зачем она ищет следы? Чьи следы?

– Не знаю, милая, – должно быть, следы любимого сына.

– А где он?

– Судя по ее словам, убит.

– А кто он?

– Не знаю, мой дружок… Видно несчастная потеряла рассудок с горя.

– Пойдем отсюда.

Сумасшедшая поднялась с колен, бессознательно глянула по сторонам, как бы ища кого-то, и приблизилась к спуску, уложенному камнями и ведущему к Невке. За ней неотступно следовали другая дама и лакей.

– Ты куда, Надина? – спросила последняя.

Сумасшедшая остановилась у спуска и глядела на воду.

– Вот здесь он бросал камушки в воду, когда был маленький еще и играл здесь… Это было так недавно… вчера, кажется… Да, недавно… на воде еще следы в тех местах, где падали камушки… я вижу их… А ты видишь?

– Нет, милая Надина, не вижу.

– А я вижу… На воде еще есть его следы, а на земле уже нет и следа… О, проклятая земля! Проклятая! зачем создана ты, могила ненасытная! Тебя называют прекрасною землею, а ты мрачная могила, кладбище, кладбище ненасытное! Как жадный обжора, ты вскармливаешь людей не для их счастья и довольства, а для своей прожорливой пасти… О, проклятая, безжалостная!

Она замолчала и внимательно смотрела на воду, над поверхностью которой скользили ласточки, гоняясь за невидимыми для глаз мошками. Толпы гуляющих, опечаленные видом чужого страдания, заметно редели.

Вдали послышался веселый детский смех, и знакомый уже нам голос маленького Саши Пушкина:

– Слышишь? Это его смех! – говорила несчастная, радостно встрепенувшись. – Нет, не его… Он теперь не смеется – оттуда не слышно было и стонов, а где же слышать смех?

Увидев на зеленой опушке спуска лиловый колокольчик, она сорвала его и стала рассматривать.

– Он тогда нарвал их целый букет… Это те самые цветы – в чьи чашечки смотрели его глаза… А теперь эти глаза навеки закрыты… Это он закрыл их, он, безжалостный людоед… А у него есть сын?

– Есть, маленький.

– О! так Бог покарает его в его сыне… Его проклянут матери, у которых отнял детей его отец-людоед… Своими проклятиями они заразят воздух, воду, землю, ветер, свет солнца, его собственную кровь… В каждом луче солнца на него будет изливаться зараза. Где ступит его нога, из земли будут выползать мохнатые тарантулы, шипящие змеи и ядовитые жабы и будут кусать его ноги…

– Перестань, Надина, грешно это…

– О нет, не грешно… Дай мне извергнуть из себя этот яд, который мешает моей печали, моим слезам… Да, да, проклятие ему, проклятие матерей!.. В каждой капле воды он будет пить яд – слезы несчастных матерей.

В каждом куске хлеба будет сидеть его отрава… Поцелуй отца нашлет на него проказу, как он сам проказа земли… Для его дыхания нет другого воздуха, кроме смрада трупов… В глазах у него день и ночь будут стоять тени убитых им, и он вечно будет слышать стон и плач… А когда он сам захочет плакать, у него не будет слез, и вместо слез будет сочиться кровь… О! Самая мучительная жажда – жажда слез, когда они выплаканы и глаза засохли, как земля без дождя… Я выплакала свои слезы, и мои глаза пересохли, как земля в бездождие…