– И вы все это съедите? Или у вас человек двадцать в семье?

Я обычно не обращаю внимания на подобные шутки, а тем более – выкрики в спину. Но приятный тембр голоса все же заставил меня оглянуться. На обочине стоял мужчина и насмешливо на меня смотрел.

Я не знаю, что отвечать в подобных случаях. То ли огрызнуться, то ли обстоятельно ответить на вопрос? Я выбрала второе и рассказала, что семьи у меня нет и что такие покупки делаю раз в два месяца, а потом половина продуктов портится, а половину приходится раздавать соседкам. Он смотрел на меня сначала с удивлением, потом – с сочувствием. И от этого взгляда мне хотелось заплакать. Я извинилась и пошла дальше, но он догнал меня.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Я ответила, что было бы неплохо, если бы он помог загрузить все это добро в багажник. Он с удовольствием этим занялся. А я смотрела на его стриженый затылок и представляла, что это – мой муж, или отец, или брат, или дядя. И что вот сейчас он сядет за руль и скажет: «Детка, пристегни ремень!» И все станет на свои места. Останутся позади одиночество, страх, неизвестность, неприкаянность, и жизнь потечет привычным руслом. Мужчина распрямил спину и вдруг сказал:

– А хотите я вас подвезу? Я умею водить.

Я хотела. Он открыл передо мной дверцу, а потом сел за руль и сказал почти так, как я представляла себе минуту назад: «Детка, пристегни ремень!» Может быть, это прозвучало немного иначе, но я услышала именно это: «Детка…» И… заплакала. Забыла сказать, что я не плакала ни на похоронах, ни позже. Просто не могла. А тут!..

Он помог мне донести до квартиры все мои покупки, я угостила его кофе, а он приготовил яичницу, я открыла все «вкусные» баночки, которые купила в супермаркете. Он был первым в этом доме, кто не разинул рот, увидев картины, мебель, раритетные ковры и посуду начала прошлого века.

С тех пор он часто заходил ко мне. Поначалу я побаивалась – не охотник ли это за отцовским богатством, не вор ли, не ловелас?.. А он говорил, что у меня красивые руки, прекрасные глаза. Он говорил, что я умна и несправедливо одинока. От него всегда пахло хорошим одеколоном. Очень изысканным, от Шанель – «Платиновый эгоист». Я не очень-то разбираюсь в этих фирмах – отец, как человек старорежимный, признавал только отечественную парфюмерию, поэтому мне был незнаком такой соблазнительный и головокружительный аромат…

Я не знаю, что такое любовь. Я никогда прежде не любила, а тем более ни с кем это не обсуждала. Как я могла думать о таких великих и важных вещах? Я могла бы спросить у него. Но разве об этом спрашивают у того, кого любят? Я не знала. А поэтому все же решила спросить.

Он помрачнел и закурил свою коричневую ароматную сигарету:

– Ты меня опередила, любимая. Но если бы не это – я бы никогда не решился… Слышишь, никогда! Все это, – и он обвел вокруг рукой, – не для меня. Я не смею быть с тобой. Силы наши неравны… Да и жизнь меня немало потрепала. Мне страшно начинать все сначала.

Он говорил, как Рочестер из «Джен Эйр» или как другой похожий герой, – так красиво говорили только на страницах моих любимых книг. Я захотела объяснений.

– Хорошо, но история моей жизни печальная, – услышала в ответ.

К печальному я привыкла давно – это мне было понятнее и ближе, чем тишь, в которой я воспитывалась. И он рассказал мне о себе. А я слушала, понимая, что нашла то, что мне нужно, – такую же одинокую душу, пережившую утраты и трагедии. Оказалось, что он был женат несколько раз. Две первые жены умерли, у третьей женщины, с которой он надеялся связать свою судьбу, после двух лет безоблачного счастья проявилось психическое заболевание, в связи с которым она находится в клинике.