– Как прошла аудиенция, Терентий Дмитриевич? – спросил Дерибаса по возвращении его адъютант Соловьев.

– Хорошо прошла, возвращаемся домой. Собери-ка мне вещички по-походному: мыло, полотенца, белье, носки, расческу, помазок, бритву, сбегай вниз, папирос купи побольше, про запас, бумаги, карандашей, отточи их, – приказал он адъютанту. – Простой махорки купи пачек десять. Пожалуй, двадцать купи. Сложи все отдельно. В туристическом магазине купи рюкзак.

– Куда-нибудь собрались, Терентий Дмитриевич?

– Да, собрался…туда, куда добровольно не ходят.

– Не понял вас.

– Времена такие, что надо быть готовым ко всему.

– Разве вам грозит арест? – опешил адъютант.

– Всего можно ожидать.

– Да туда вы всегда успеете собраться! – с улыбкой произнес Соловьев.

– А если меня схватят, как Сангурского, на вокзале, на аэродроме или как Уборевича с Якиром – в поезде? Я тогда вещички свои не успею собрать, негде будет их взять. А рюкзак мне не помешает. Да, и еще вот что: свяжись с управлением, пусть узнают, летит ли в ближайшие дни транспортный на Дальний Восток, договорись, чтобы взяли на борт двоих, самолетом полетим, домой быстрей надо…Разузнай, куда летит, сколько и где дозаправки. И чтобы скоренько мне вещи собрал! Одна нога здесь – другая там.

– Будет исполнено, Терентий Дмитриевич, – без особого энтузиазма проговорил адъютант.

Адъютант был огорчен и разочарован этим решением своего начальника. Все-таки поезд для него – это рай, семь, а то и восемь дней отдыха, ничего не делать, пить пиво в ресторане, балагурить и ухаживать за хорошенькими пассажирками, словом, наслаждаться жизнью.

После аудиенции у Сталина Дерибас на другой же день 14 июня со своими адъютантом прибыли на автомобиле, предоставленным Ежовым, в Щелково, на военный аэродром в надежде улететь на Дальний Восток попутным «транспортником».

Перед взлетом один из пилотов принес им два овчинных тулупа и две пары валенок.

– Надевайте сейчас, еще до взлета, – предупредил он, – пока валенки не захолодели и портянки теплые, а то наверху дуба дадите. А это вам, – он достал из внутреннего кармана куртки фляжку, – для сугреву.

– Что там? – наивно спросил Соловьев.

– То, что надо для души! – смеясь, ответил пилот.

Во фляжке оказался чистый спирт, и они тут же выпили по глотку прямо из горлышка, без закуски.

И на аэродроме, а потом уже при посадках самолета на дозаправку первым делом Дерибас глядел в оконце: есть ли на летном поле автомобиль родного ведомства? «Вот теперь жизнь какая пошла…Все страхом охвачены, друг друга топят, боишься уже родного ведомства. Что дальше будет?» – невесело думалось ему. – Сейчас займется чисткой армии, а потом – чисткой НКВД, пройдет железной метлой по нашим рядам. Вот куда он шел, вот, что замыслил, назначая Ежова и говоря о врагах и бдительности на февральско-мартовском пленуме, а потом на совещании руководства НКВД».

В жизни высокопоставленных советских особ – партийных, армейских и других иногда случалось летать в Москву или обратно спецрейсом или попутным пассажиром в транспортном самолете. Транссиб на всей своей протяженности от Урала до Дальнего Востока наполовину или даже больше – однопутный. Если ехать на Дальний Восток поездом, то приходится ждать встречных поездов, чтобы пропустить их в западном направлении. Это долго, очень долго, от Москвы до Хабаровска даже экспрессом ехать не менее семи суток. Самолеты гражданской авиации по расписанию на Дальний Восток тогда еще не летали, только транспортная и военная авиация, на которой иной раз летали высокопоставленные чины НКВД и ВКП (б) и армейские чины, если надобность возникала прибыть в Москву срочно из таких отдаленных регионов. Лететь «транспортом», или «воинским» случайным попутчиком, без удобств, на каком-нибудь неприспособленном жестком сидении, в холодном промерзшем салоне самолета, дрожащим, вибрирующем, грохочущем, с многочисленными посадками и дозаправками, а нередко и с пересадками с ожиданием очередного попутного «транспортника», следующего из Сибири, например, еще куда-нибудь поближе к Хабаровску – это сутки с лишком чистого, летного времени. И ночевать черт знает где, в каком-нибудь захолустье, где ни буфета, ни гостиницы, ни удобств, к чему уже привыкла сложившаяся партийная и советская элита – в отдельных служебных вагонах, с музыкой из патефонов, с хорошими кушаниями, с выпивкой (а то и пьянками), с мягкими постелями, мягкими ковровыми дорожками в проходах, с услужливым персоналом. А то еще ночевать в аэропорту на жестком диванчике, не выезжая в город в гостиницу, и здесь дожидаться, когда прибудут пилоты, так как твердого расписания у «транспортников» не существовало. На это могло уйти от 3-х дней при благоприятном раскладе и до 6 дней при неблагоприятном. В транспортном самолете холодно в любое время года, салон не обогревается, нужны шуба, валенки (или унты), шапка, иначе околеешь так, что домой или в командировку не доберешься. Притом сидения жесткие, а то еще посадят где-нибудь на полу, на куче каких-нибудь тряпок или мешков, можно подремать и даже уснуть, если бы не холод. Ночью транспортная авиация старалась не летать по причине безопасности, так как многие принимающие аэродромы в Сибири и на Дальнем Востоке не были еще приспособлены для приема самолетов в ночное время.