– Ну, давай, тащи водку, что ль? – обратился «бригадир» к коротышке. – Начнем таскать, а то время не ждет, не уложимся к рассвету.

– Счас-счас! По целенькой вам на рыло, – отвечал коротышка.

Он прошел немного вперед к стоявшей здесь тумбочке (со столом и несколькими табуретами), наклонился, открыл дверку и достал, гремя стеклом, с нижней полки три поллитровые бутылки водки, уложенные в продуктовую сетку.

– Посуда при себе имеется или одолжить? – спросил он.

– Имеется!

Коротышка установил бутылки на поверхность тумбочки, а бригадир крикнул в сторону дверей:

– Васька, ну что ты там встрял в дверях? Оттащи продукт в катафалк и сложи в бардачок!

– Давай, старшой, примем по чуть-чуть? – подойдя к ним, попросил тот, которого звали Васькой.

– Ни-ни-ни! – решительно возразил «бригадир». – На кладбище примем, когда разгрузимся, по жмурикам поминки справим.

Началась работа. Из «мертвецкой» трупы таскают к грузовику все четверо служителей уборочной команды, разбившись на пары, взявши за руки и за ноги. Укладывают в грузовике двое – «бригадир» и Васька. Водитель в погрузке не участвует. Отвернувшись, он стоит в сторонке и покуривает.

– Мертвяки тяжеленькие! Живые-то полегче!

– А этот-то пузатый всю спину мне прогнул!

– Гля, старшой, баба! Кажись, улыбается! А вон еще одна!

– Привиделось тебе, что ль? Перекрестись, а то ночами сниться будет!

Через полчаса набили грузовик доверху.

– Хватит, а то еще по дороге выпадут. Да еще, Васька, тебе где-то разместиться надо. – командует «бригадир». – Брезент хорошенько скрепи с бортами!

– Васька, тебе не страшно на жмуриках сидеть? – спросил его коротышка.

– Не, я привычный!

Все. Захлопнулись двери кабины, и осторожно фургон стал выбираться из тюремного двора. Вот миновал арку, вырулил на Волочаевскую улицу, повернул направо, проехал квартал и опять повернул направо, на главную улицу Хабаровска, названную именем Карла Маркса – одного из главных творцов Великого Революционного Учения. Фургон мчался за город, на Матвеевское шоссе, за село Матвеевку и дальше-дальше, на городское кладбище, место прежде глухое, но с октября тридцать седьмого разрешенное для обычных захоронений. Лето. Нужно торопиться, светает рано. В четыре часа уже рассвет.

…Перед въездом на территорию кладбища дорогу фургону преградил шлагбаум, и ночную тишину потревожил звук автомобильного сигнала, а тьму прорезал свет фар. Из будки нескоро вышла сторожиха в платке на голове, в куртке, подпоясанной веревкой, с большим фонарем в руках. Ночи в этих местах прохладные даже летом.

Старуха спустилась по ступенькам с невысокого крылечка и подошла к шлагбауму, прикрывая глаза ладонью от яркого света фар.

– Кто такие? – спросила она, светя фонарем на автомобиль.

– Открывай-открывай, бабаня! Свои! – опустив стекло кабины, крикнул бойкий «бригадир» развязным тоном.

– Опять солдатиков привезли, что ль?

– Их самых, бабаня!

– Что ж там такое? Кажную ночь возите и возите который уже месяц, считай с прошлого года.

– Бои все идут на границе, бабаня, в Приморье. Слыхала, небось, про Хасан?

– Ну, чей-то слыхала…

– Японец прет через границу, сволочь!

– И что ж им там наши не могут рога обломать, что ль?

– Обломают! Да шибко много их, чертей! Мильенная армия.

– А почто опять ночью возите?

– А как ты думаешь себе, бабаня, ежели днем возить? Народ днем ходит, смущать людей, толки разные пойдут. Тут нельзя без секретности.

– И эти-то опять без гробов-то голые или в исподнем?

– И эти тоже, бабаня. Из госпиталя взятые, помершие. Одевать, что ль, их? А гробов-то на них где напасешься? Каждый день, считай, по полсотне да по сотне мертвяков шлют…