Иллофиллион стал произносить что-то протяжное на языке пали, какой-то гимн. Теперь я знал этот язык уже настолько, чтобы понять, что это именно пали. Иногда я понимал отдельные слова, но содержание всего произносимого от меня ускользало. Вдруг интонация Иллофиллиона резко изменилась. В голосе его послышались снова раскаты грома. Я крепче сжал пальцы вокруг палочки, посмотрел на карлика и едва не выронил палочку из рук. Он пытался, пронизывая меня своими страшными глазами, которые сейчас не влияли на меня никак, коснуться моей палочки, для чего встал во весь рост и тянулся что было мочи ко мне.

Но никакие его усилия не помогали. Он, точно приклеенный, не мог теперь двинуться с места. Я почувствовал прикосновение руки Иллофиллиона выше кисти и в тот же момент приложил палочку ко лбу карлика, который вскрикнул, хотел её схватить, но пошатнулся и упал.

Я подумал, что он убит. Иллофиллион продолжал свой гимн и снова прикоснулся к моей руке. Я опять приложил палочку ко лбу карлика, тот вздрогнул, вытянулся и застонал.

Моё зрение, должно быть, утомилось от напряжения из-за яркого солнечного света, но мне буквально казалось, что изо рта карлика шёл какой-то черноватый пар.

Голос Иллофиллиона стал на тон выше, и в нём послышались такие повелительные интонации, что даже все павлины опустили головы к самой земле. Иллофиллион в третий раз коснулся моей руки. Я немедленно снова приложил палочку ко лбу карлика. Он сел, посмотрел с удивлением вокруг, встал на ноги, посмотрел на меня, на Иллофиллиона и вдруг, сморщив по-детски лицо, заплакал горькими слезами.

Сердце моё надрывалось. Я готов был обнять его, чтобы успокоить, но уже другие руки сбросили сеть с бедняги и нежно гладили мохнатую голову. Иллофиллион поднял карлика на руки и держал его, горько плакавшего, у своей груди.

Франциск сделал знак руками, что-то громко сказал птицам, и они все перебежали ко второму карлику, окружив его плотным кольцом. Иллофиллион велел мне вложить палочку в чехол у его пояса и спрятать её в специальный узенький карман, совершенно не замеченный мною раньше на его одежде.

Теперь Франциск позвал меня к себе.

– Этот карлик добровольно оставляет своё грязное ремесло зла, Лёвушка. Пока я буду читать мою мантру, переноси всякий раз по моему указанию палочку с предмета на предмет во всей этой куче побрякушек, которую он сложил. Вот, возьми палочку. Когда вся куча распадётся и станет золой, подними сетку палочкой, возьми карлика за руку и выведи его сюда, совсем близко ко мне. И когда я тебе укажу, коснись палочкой его темени.

Я сделал всё так, как приказал мне Франциск, и эффект от вещей, превращавшихся в золу, был почти тот же, что и в Константинополе. Но только здесь всё ещё и склеивалось, точно ком смолы. Как только я коснулся темени карлика, он также хотел схватить руками палочку, пытался даже подпрыгнуть, но, как и первый, не достиг никаких результатов. Но этот карлик не злобился, не плакал – он смеялся как ребёнок и выказывал все признаки удовольствия.

По указанию Франциска я поднял палочкой сеть и подвёл к нему карлика, который бросился к его ногам, обнимая их, и пытался выказать все признаки любви. Франциск поднял карлика на руки, как это сделал Иллофиллион, и велел увести всех птиц, за исключением трёх, которых сам выбрал. Он велел также позвать сестру Александру.

Когда я передал Франциску его палочку и подошёл к Иллофиллиону – карлик мирно спал на его руках. К приходу сестры Александры оба карлика уже спали; в таком состоянии они были унесены в ту комнату, где жил Макса.

Теперь поляна приняла свой обычный вид, все следы происходившей на ней борьбы Света и тьмы исчезли, и мы вошли в комнату Франциска.