После купания мы пошли в больницу к сестре Александре. В первый раз я был в больнице так рано. Картина, которую я увидел, меня умилила. В огромной столовой за детскими столиками я увидел много выздоравливающих детей, обслуживаемых детьми постарше и молоденькими сёстрами, и снова поставил себе в укор, что до сих пор не знал ни подлинных размеров больницы, ни масштабов её помощи населению.

Многие из детей восхищённо приветствовали Иллофиллиона, и опять я не знал, когда и где они могли познакомиться с ним. Карлики, не поддаваясь никакой дисциплине, бросились к Иллофиллиону и повисли на нём. Из дальнего угла зала к нам подошёл Франциск и провёл нас, со всеми нашими карликовыми ношами, к своему столу, где и усадил нас, заботливо предложив нам еду. Завтрак здесь состоял из холодных вегетарианских блюд и фруктов, но каждый мог, если хотел, получить и горячий суп, и картофель, помимо всем полагавшейся еды.

Франциск, как и всегда при встрече со мной, долго не выпуская моей руки из своей, нежно улыбался.

– Так, так, Лёвушка, расти, красавец, расти. Скоро увидишь жизнь несчастных людей, копи в себе радость, чтобы поделиться ею с ними. Ты встретишь таких бедолаг, о существовании которых до сих пор и не знал. Пора, пора тебе мужать… Не беспокойся, Иллофиллион, бери их всех и поезжай. Здесь мне помогут. Флорентиец скоро пришлёт сюда ещё кое-кого. Помощники у меня будут.

– Ты всегда готов взять любую ношу, Франциск. Но позволяет ли тебе твоё здоровье сейчас так много трудиться? Ты иногда забываешь, что Флорентиец запретил тебе без дневного отдыха нести дежурство.

– Не беспокойся, друг. Я провожу регулярно три часа в день за книгами, и это составляет такой отдых, что меня хватает даже на ночной обход. Сегодня у меня была великая встреча. О, как я был счастлив, что смог спасти загнанную судьбой нищенку от верной гибели! Несчастная уже приготовилась утопить своего новорождённого ребёнка и последовать за ним сама. Сейчас и мать, и ребёнок радуются жизни, и я уверен, что этот ребёнок будет большим человеком. – Франциск весь сиял. Любовь так и изливалась из него. Лицо, которое не загорало ни под каким солнцем, почти прозрачное, с розовым румянцем на щеках, это лицо выделялось не только своей белизной среди загорелых и смуглых лиц. Оно выделилось бы и из тысячи белых лиц, такая высокая сила духовности озаряла все его черты.

Ещё раз я наглядно увидел, что такое Любовь, и вспомнил недавно сказанные мне Иллофиллионом слова: «Ты думаешь, что высокодуховное поведение людей – это героика самоотречения. Для них же оно – героика творчества и созидания, героика величайшей, непобедимой творческой силы: Радости».

На живом примере я видел сейчас эти слова Иллофиллиона, и двойственное чувство наполняло меня. С одной стороны, я сознавал недосягаемость для себя сейчас подобной нравственной ступени, с другой стороны, я всё же продолжал думать, что человек приходит к такому состоянию любви только через ряд самоотречений.

Точно подслушав мои мысли, Франциск положил на моё плечо руку и заглянул в глаза:

– Двенадцать апостолов было у Христа. Но один Иоанн шёл путём беззаветной любви. Все остальные шли путями самыми разнообразными. И если у каждого из них была своя Голгофа, то только потому, что сила их страстей должна была развернуться в непобедимость и полное бесстрашие, верность и уверенность. Я уже говорил тебе, что знамение креста – это сочетание четырёх блаженств: блаженства любви, блаженства мира, блаженства радости и блаженства бесстрашия. Эти развитые до конца аспекты