– И ты должен повлиять на них, чтобы они мне поверили. Ведь это всё делается во имя революции. А чтобы получить обещанные деньги, нам с тобой нужно повидаться с Рачковским и Герасимовым.

– Ты им сказал, что меня зовут Мартын? – спросил Рутенберг.

– Боже сохрани, конечно, нет.

Гапон рассказал, что, взяв на себя поручение завербовать Рутенберга, он отправился к Ольге Николаевне, узнал у неё, как его найти в Москве и позвонил Рачковскому. «Значит, в «Яре» находился агент полиции, – подумал Рутенберг. – Он засвидетельствовал, что свидание состоялось. То-то Георгий нервничал: ему нужно было отчитаться за работу».

Использовав все средства «соблазнения», Гапон, наконец, прибег к самому болезненному.

– Хочешь, я освобожу твоего брата?

Авраам, брат Рутенберга, тогда сидел в Крестах. Оказалось, что Гапон знает и об этом. Все карты открыты.

– Он молодой ещё. Ему полезно посидеть в тюрьме, – неожиданно для друга отказался Рутенберг.

– Знаешь, хорошо бы потом взорвать Департамент полиции, – сказал Гапон.

– Зачем?

– Там ведь много документов на революционеров. А так у суда не будет ничего против них.

– Я знаю, в жандармском управлении и в прокуратуре хранятся копии всех таких дел, – уверенно произнёс Рутенберг.

Гапон опять попросил никому не рассказывать.

– Я не могу скрыть это от товарищей, Георгий.

– Не говори им, умоляю тебя. Они станут думать, что я провокатор.

Гапон осознал, наконец, что попался. Пот градом струился по лицу Гапона, он волновался и нервно ходил по комнате.

– Так ты пойдёшь к Рачковскому? Скажи прямо сейчас. Ему нужно знать, – настаивал Гапон.

– Я подумаю, Георгий. Вернусь в Петербург и дам ответ.

Рутенберг был измучен трудным разговором, не в состоянии был ни слушать, ни говорить.

– У меня дело, – сказал он. – Я должен уйти.

– Останься, Мартын, мне очень тоскливо, – взмолился Гапон.

– Не могу сейчас. Если освобожусь раньше, приду, – попытался успокоить его Рутенберг.

Он решил ночевать там же, чтобы не раскрыть другую квартиру. Он уже знал и видел, что за домом и за ним началась слежка. Вернувшись туда, он с температурой свалился на диван. Вечером позвонил Гапон.

– Ты не едешь ко мне? – спросил он.

– Не могу, я заболел.

– Тогда я приеду сам.

В его голосе прозвучало что-то угрожающее. Вскоре он был уже у Рутенберга. Александра Михайловна, хозяйка квартиры, ухаживала за ним.

– Что произошло?

– Накануне простудился, наверно.

Гапон опять принялся уговаривать его ничего не говорить товарищам.

– Георгий, я болен, ничего не соображаю.

– А где сейчас Павел Иванович и Иван Николаевич? – вдруг спросил Гапон.

– Не знаю.

– Ты меня не е…, – произнёс он раздражённо.

Очевидно, Гапон усвоил лексикон, который слышал в Департаменте полиции. Зашла хозяйка и напомнила, что он может опоздать к поезду. Они попрощались.

– Лучше бы я тебе ничего не рассказывал, – обречённо произнёс Гапон и вышел из комнаты.

«Жалеет, что открылся мне», – подумал Рутенберг и провалился в целительный сон.

У Рутенберга были теперь все причины вернуться в столицу как можно быстрей. Он сознавал чрезвычайную важность предупредить об опасности, которую представлял теперь Гапон. Он принял меры, чтобы добраться из Москвы без хвоста. В Санкт-Петербурге никого не застал. Узнав, что Азеф в Гельсингфорсе, утренним поездом отправился туда.

Азефа он увидел в квартире, в которой не раз бывал прежде. Евно встретил его радушно, но сразу же своим животным инстинктом почувствовал, что приезд товарища по партии не случаен. Он предложил ему чаю с брусничным вареньем и печеньем и внимательно посматривал на нежданного гостя.

– Иван Николаевич, – начал свой рассказ Рутенберг, – уверен, тебя озадачил мой несогласованный с тобой приезд.