– Скоро вернусь, тряпка должна быть в багажнике, – сообщаю я Фредди.

Поднимаю увядшие цветы, которые убрала с могилы, и пакет для мусора, чтобы бросить все это в урну на автомобильной парковке.

Через пару минут, подойдя к машине, я убеждаюсь, что была права. Закрыв багажник, медленно плетусь обратно, обходным путем, – на кладбище все цветет, и я использую несколько минут, чтобы перевести дыхание. Это единственное место, где я могу чувствовать себя по-настоящему спокойно. Я высоко ценю шанс выйти из моего туманного и зеркального двойного существования.

Возвращаюсь к могиле Фредди и вижу, что кто-то сидит на корточках перед памятником. Джона Джонс. Он что-то говорит, прижав колени к груди. Пытаюсь сообразить, что бы ему сказать, и слышу, как он откашливается, словно намереваясь произнести речь на уроке. Джона преподает английский язык в местной средней школе.

– Постараюсь, но не обещаю, – тихо говорит он.

Я останавливаюсь, не зная, следует ли мне его прерывать, потому что глаза Джоны закрыты. Может, он поступает так же, как я: воображает, что они с Фредди сейчас где-то в другом месте… Может, в пабе или собираются смотреть футбол, забросив ноги на кофейный столик в нашей гостиной…

– Уже снова суббота, – бормочет Джона. – Тяжелая неделя на работе. Инспектор явился, учителей не хватает, обычная ерунда. Мне на прошлой неделе пришлось вести урок физкультуры, а мы ведь прекрасно знаем, какой я паршивый спортсмен. Ты бы там лопнул от смеха.

Фредди и Джона по части спорта всегда были полными противоположностями: если был шанс выиграть хоть что-то, Фредди тут же бросался в бой, протягивая руки к трофею. А Джона, наоборот, спокойно отходил в сторону, в нем не горит огонь. Ему вполне достаточно болеть за своих, попивая пиво, вместо того чтобы потеть самому. Они вообще во многих отношениях разные. Фредди – человек действия, а Джона скорее мечтатель, звездочет. На его пятнадцатилетие мы всей компанией разбили лагерь в саду за домом Фредди, надеясь увидеть не то пролетающую комету, не то дождь астероидов… В любом случае Фредди проспал все это время, а мы с Джоной сидели, закутавшись в одеяла, и не сводили глаз с неба в надежде на звездный спектакль.

– Я вчера вечером зашел выпить пива, как обычно, – между тем продолжает Джона. – Дети меня изматывают, и вся эта школьная политика. Да еще и Гарольд выругал меня за то, что я пришел на собрание без галстука. – Джона смеется, не открывая глаз. – Можешь в такое поверить? Двадцать лет прошло с тех пор, как мы окончили школу, а старина Гарольд по-прежнему постоянно меня ругает. – Джона замолкает, словно ожидая от Фредди ответа. – Ох, но я выиграл в дартс. Даффи просто взбесился. Он проиграл пари. Пришлось ему покупать всем выпивку, а ты же знаешь, какой он жадный. И все заказали виски, только чтобы позлить его сильнее.

Я невольно улыбаюсь. Слушать о проделках в «Принце» немножко странно, но согревает. Если бы Фредди был здесь, он бы сам мне обо всем рассказывал.

Джона молчит, рассеянно поглаживая свои вылинявшие серые джинсы, хмурясь и, видимо, подбирая слова. Потом открывает глаза и вздыхает, наклоняется вперед, чтобы на несколько секунд прижать ладонь к имени Фредди на холодном граните.

– До следующей недели, приятель.

Это похоже на то, как если бы он положил руку на плечо Фредди. Я его понимаю, потому что иногда сама обнимала этот чертов камень и прижималась щекой к золоченым словам, вырезанным на нем. Не слишком часто, впрочем. Мы же, в конце концов, британцы, у нас существует некий кладбищенский этикет, который следует соблюдать, а он не подразумевает рыданий каждый раз, когда мы в отчаянии.