Мне показалось, словно какие-то искорки мелькали под рукой Раданды, когда он гладил птицу, и я подумал, что это его мысли, которые понимает Эта. Повернувшись ко мне, павлин подёргал меня за одежду и побежал через дворик, изредка оборачиваясь, чтобы посмотреть, иду ли я за ним.

Несколько оправившись от конфуза, я пошёл за Этой и очутился в таком же душе, каких видел уже немало в саду. Но вода здесь была не так прохладна и обстановка выглядела несколько комфортабельнее. Келейник Раданды дал мне свежую одежду и обувь. Он выразил удивление тем, как это я мог справляться с такой своенравной птицей и даже научить её кланяться. Я не успел ему ничего ответить, так как раздался удар гонга. Эта вскрикнул и убежал к Мулге, дверь соседнего со мной душа открылась, и оттуда вышёл Иллофиллион. Должно быть, занятый своим конфузом, я не заметил, когда Иллофиллион вошёл в душ. Мы вместе с ним вышли и прошли в покои Раданды, где я оказался в первый раз.

Комната, в которую мы вошли, была большая и светлая. В ней стояли высокие застеклённые шкафы с книгами. Кое-где стояли небольшие изящные белоснежные столики, так чудесно отполированные, что они казались костяными. На некоторых из них лежали стопочками книги и тетради, точно за ними только что занимались и сейчас вернутся продолжать свой труд. У меня в памяти мелькнул образ профессора Зальцмана, которому так хотелось поехать с Иллофиллионом. Я понимал его печаль от разлуки с Иллофиллионом, хотя хорошо запомнил последний разговор с ним, состоявшийся по дороге от дома Ариадны.

Раздался второй удар гонга. Вместе с ним все участники нашего отряда – те, с которыми мы расстались утром, и те, кого я покинул в школе, – вошли в комнату, где мы находились, введённые тем самым братом, который из грустного превратился в радостного. Бронский и Игоро пришли возбуждённые. Поздоровавшись с Радандой, они сразу подошли ко мне, и Бронский сказал:

– Если бы я хотел описать вам, Лёвушка, всё то, что мы с Игоро видели, то мне пришлось бы написать целый толстенный том. Кто бы мог себе представить, что в пустыне есть жизнь, и не жизнь дикарей, но жизнь величайшей культуры, до которой ещё не дошло человечество городов.

К нам подошла Андреева, и мы услышали чёткий, спокойный голос Иллофиллиона:

– Я напоминаю вам, друзья, что в трапезную надо войти в полной сосредоточенности, соблюдать в ней молчание и думать о вековых путях людей. Старайтесь вникать в ту суть человеческих судеб, которую не видите, и не рассеивайтесь на наблюдения внешних форм. Не оставайтесь созерцателями «чужих» жизней. Объединяйте всё самое лучшее, на что вы способны, с сердцами тех, кого видите стремящимися достичь высшей ступени духовной культуры.

Раданда напомнил нам, чтобы мы заняли те же места, которые были нам указаны в первый раз.

– Лёвушка, – шепнула мне Андреева, – за это утро я обрела так много нового понимания вашего пути, что ещё раз должна просить у вас прощения за моё прежнее ироническое отношение к вам.

– Дорогая Наталия Владимировна, во-первых, я уже давно забыл всё то, что было, а во-вторых, с тех пор вы проявили ко мне так много ласки и внимания, что они покрыли с лихвой все неприятные минуты, если они и были. Всё, чего бы я желал сейчас, – стоять так высоко в своём самоотвержении и силе внимания, как это делаете вы.

Раздался третий удар гонга, келейник подал Раданде его посох, и мы пошли в трапезную, как и в первый раз. Братья распахнули широченные двери, мы вошли в зал, уже наполненный людьми, и сели на свои места. Я сразу же увидел Всеволода и узнал многих из тех, кого приметил утром в его столовой. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы собрать свои мысли. Во мне всё вспыхивало воспоминание о трёх склонённых фигурах за столом, о виденном здесь страдании и обо всём пережитом здесь. Это привело меня к совершенно новому пониманию и преклонению перед величием и ужасом человеческих путей. Правда, я должен был констатировать тот факт, что всё новое знание не помогло мне научиться стойко фиксировать мысль на чём-то до конца. Мысль, как плохая нитка, ежеминутно рвалась. Наталия Владимировна почувствовала мои усилия, несколько раз слегка меня подтолкнула и прошептала: