Мама молчит, наверняка подбирает более язвительные слова, чтоб уже окончательно сделать незабываемым сегодняшний день.

– Тебе пойдет на пользу отвлечься, а служебный роман – это так пикантно и будоражит нервы.

– Мама!

– А мама плохого не посоветует. Он женат?

– Кто?

– Коммерческий директор, сколько ему лет?

– Нет, вроде не женат, лет – не знаю, может быть, тридцать пять.

– Прекрасный возраст для любви.

– Он мой шеф.

– Не вижу препятствий, и если ты перестанешь жить в роли жертвы и ждать от судьбы, что мужик сам упадет к твоим ногам, а включишь обаяние, то…

– Мама, нет. Прекрати, с меня хватило отношений и разочарований, и он мне ни капли не нравится, он заносчивый женоненавистник и…

– О, все, не продолжай, я чувствую, он тебе нравится. На всякий напиши адрес, чтоб я знала, где ты. И первое свидание не повод для секса.

– Хорошо, пока, скоро буду.

Со злости выключила телефон, на часах была уже полночь, а господина Вишневского все еще не было. Набрала его номер, прослушала лишь длинные гудки в пятнадцатый раз. Конечно, с человеком может что-то случиться, я не исключаю этого, но разве нельзя предупредить?

Отвратительное отношение не только к своим работникам, но и к собственному ребенку, которого он бросил на первую встречную.

Усталость валила с ног, я выключила свет, оставив лишь торшер в углу гостиной, легла на диван, закрыла глаза. В голове ни мысли, даже об Эмиле не думаю, но вообще он поступил по-скотски. Но мама права, я слишком мягкая, могу простить, а нельзя, нельзя такое прощать.

Снилось неизвестно что: Эльвира со злорадной улыбкой, мешающаяся между ног собака, Эмиль, стоящий на коленях и со слезами на глазах просит прощение. А еще Вишневский с голым торсом, по которому стекали капли воды, он так красиво запрокидывал голову, как в рекламе мужского парфюма, брызги летели в разные стороны, а его достоинство прикрыто лишь низко сидящим на бедрах полотенцем.

На меня капала вода, сердце часто стучало, во рту пересохло.

– Эй, Маргарита, Маргарита!

– А… что? Что случилось?

Едва открываю глаза, вижу размытый силуэт мужчины, обнаженный торс, внизу что-то яркое. Резко просыпаюсь, не могу понять, где я в комнате светло, прикрываю лицо руками.

– Пока ничего, вы спали.

– Михаил Дмитриевич?

– Он самый.

– Вы наконец вернулись?

– Вернулся я давно, но не стал вас будить.

– Я решила, что вы забыли про своего ребенка.

– Я ничего и никого не забыл.

Убираю волосы с лица, наконец смотрю на мужчину перед собой, он после душа, волосы мокрые, кожа влажная, на правом плече до локтя татуировка, не могу разглядеть, что именно, да это и неприлично – пялиться на малознакомого мужчину. Вот уж не думала, что Вишневский такой смелый.

– Извините, что так вышло, но вы, Маргарита, реально выручили, и моя футболка вам идет, дарю.

Вот уж спасибо, какой щедрый, прям скулы сводит.

Сажусь, натягивая края футболки на бедра, как-то неловко все выходит, Михаил Дмитриевич почти голый, я не пойми в чем.

– Спасибо, не нужно, я постираю и верну.

Посмотрела на часы, почти семь утра, надо срочно домой и на работу. Анна Александровна очень строгая в плане дисциплины.

– А вы та еще злючка, я смотрю.

– Кто? Это я злючка? Вы себя не пробовали анализировать и сделать выводы? Вы вообще оставили ребенка не пойми с кем, одного, на ночь, с незнакомой теткой. А вдруг я психически больная?

– А вы больная?

– Я – нет.

– Вот и славно.

– Вам смешно, да?

– Нисколько.

Сейчас этот напыщенный индюк выводил меня еще больше, чем вчера в приемной со своими приказами и замашками тирана. У меня все кипело внутри от негодования, потому что так нельзя, вот нельзя так поступать с ребенком. Я сама росла без отца, но хоть с матерью, а здесь у маленькой Софи нет вообще никого, лишь собака.