ЭТО СТАЛО ОДНИМ ИЗ МОИХ СТИМУЛОВ: ЧТОБЫ У МЕНЯ ДОМА БЫЛО ВСЕ ХОРОШО, МНЕ НАДО БЫЛО КАТАТЬСЯ, НАДО БЫЛО ПОКАЗЫВАТЬ РЕЗУЛЬТАТ.

На самом деле сейчас я понимаю родителей. Времена были тогда непростые, а улица – местом опасным, так что мальчишка должен был чем-то заниматься, чтобы не пойти по наклонной. Был расцвет бандитизма, а Пермь и сегодня не самый спокойный город, скажем так. Да, там прекрасный театр оперы и балета, в который в войну эвакуировали Мариинку, но при этом в Пермском крае огромное количество колоний, и люди, которые выходили оттуда, зачастую оставались в городе. Когда я позже ездил по соревнованиям, то видел города и похлеще, но и Пермь была местом непростым. И, конечно, мама не хотела, чтобы со мной что-то случилось, а постоянные тренировки сводили на нет возможность найти неприятности на улице. Но тогда я этого не понимал и ненавидел лед. Было только одно, что мне нравилось, – красоваться перед семьей, когда мы все вместе ходили по выходным кататься на коньках. Помню, это был открытый каток стадиона «Юность», там был весь город. И мы – в раздобытых тренером по великому блату для всей семьи коньках. Я показывал маме, папе, брату, насколько классно я катаюсь в отличие от них. Это было здорово: вечер, темно, только фонари освещали каток, падал снег, мороз, шерстяные носки и вот эти семейные катания. Мне очень запомнились эти моменты, хотя они не были частыми.

В Перми мы жили все вместе в одной квартире с родителями и бабушкой и дедушкой по отцу – Ольгой Федоровной и Степаном Дмитриевичем.

Большая четырехкомнатная квартира почти в центре города нам досталась благодаря бабушке – директору клуба УВД. Для Перми это было важное место. Там были свои кинотеатр, секция танцев, там проводились елки, торжества, свадьбы, всякие милицейские чины отмечали свои юбилеи. Несмотря на должность и твердость характера на работе, дома бабушка была бабушкой, и я вил из нее веревки. Мне больше всего нравилось ходить с ней на занятия: я мог убежать от бабушки в сугроб, сесть посреди и не вылезать. Меня даже не пугало, что потом я заработаю трепку от отца – настолько я не хотел идти на каток. Она не могла даже зашнуровать мне коньки, потому что я говорил то туго, то слабо, и на это уходило полтора часа – все, лишь бы не выходить на лед.

В свое время бабушка была солисткой Уральского хора, известного на весь Союз, потом стала его художественным руководителем. В Перми есть даже мемориальная доска в ее честь как раз на клубе УВД, где она работала. Моя тетя, младшая сестра отца, мастер спорта по гимнастике и заслуженная артистка Украины, очень долго была солисткой ансамбля «Таврия», часто ездила на гастроли и всегда привозила нам гостинцы из ГДР и других стран, куда тогда позволялось выезжать. Она до сих пор работает в Симферополе в драматическом театре вместе с мужем и сыном.

Огромное влияние на мое воспитание оказал дед со стороны отца. Он был подполковником, служил под началом маршала Жукова. Очень гордился тем, что служил в Свердловске. Дед привил мне привычку к порядку. Я очень хорошо его помню, он умер не так давно, в 2010 году, и до последних дней отличался железной волей. Он никогда не ругал ни меня, ни брата, но ослушаться его никто не решался.

– Внучуля, иди-ка сюда. – Я подходил. – Вот смотри, какая у меня обувь – чистая, и вот у тебя обувь грязная, почему?

– Ну, дед, грязно, там лужи, осень…

– А почему же у меня чистая? Я старенький, я с палочкой хожу, а обувь чистая…

У деда Степана была фронтовая травма, и сколько я его помню, он передвигался с тростью. При этом на лестничной клетке всегда стоял ящик, где были кремы для чистки обуви, щетки. И он по армейской привычке никогда не выходил в грязной обуви, надраивал ее до блеска, и приучал к этому нас. И прежде чем зайти в дом, тоже нужно было всегда обувь помыть. На всю жизнь это отложилось, так что коньки у меня всегда блестели – как бы я ни ненавидел фигурное катание, на лед выходил в надраенной экипировке, пусть старой, но идеально выглядящей. То же самое касалось одежды.