– На приёме Прокат 31, – прорвался голос командира 158 танка сержанта Акунина.

– Всем наблюдать! В случае обнаружения противника немедленно доложить мне. Как поняли? Приём! – голос командира роты в шипении радиопомех.

– Понял тебя, ноль первый. На приёме десятый, – донеслось из наушников.

– Ноль первый, понял тебя, – невозмутимый голос Вадима Круглова. – На приёме двадцатый.

– Понял тебя, ноль первый. Прокат тридцать на приёме, – Щербаков, вертя командирской башенкой, вглядывался в мельтешащий зеленью прибор ночного виденья. Слева схватился за "чебурашку" и прилип к прицелу наводчик Кравченко. В ночнике угадывались контуры лесополосы, слева светлела стена камыша. Вдали показывались и исчезали какие-то черные точки. Что это – противник или помехи прибора? Живот крутило всё больше. Неужели началось? Вот оно! Что делать? Руки предательски дрожали.

«Альбатрос, Альбатрос! – зазвучал в наушниках циркулярный позывной для всех подразделений батальона. – Наблюдать в сторону противника!»

За грохотом дизеля ничего не слышно, стрелял ли кто снаружи – неизвестно.

– Товарищ лейтенант, двигатель греется, – через какое-то количество томительных минут по внутренней связи сообщил Обухов.

– Почему греется? – лейтенант сильнее прижал ларингофоны к горлу.

– Не знаю. – прокричал механик, – Может, двигатель заглушить? А то вдруг клинанёт!

– Погоди, – слабая надежда мелькнула в голове Сашки. Он повернул ручку люка и чуть приоткрыл его, выглянув в кромешную тьму. Страх, что какой-нибудь боевик сидит на башне с ножом, мешал Щербакову вылезти наружу. Лейтенант нащупал в темноте автомат, передернул затвор, предварительно сняв с предохранителя. Просунув ствол автомата в узкую прорезь люка, он резко откинул его крышку и выглянул наружу. На башне никого не было, а на трансмиссии лежали два развернутых спальника, не давая как следует охлаждаться разгоряченному двигателю. Сашка, спрыгнув на пышущую жаром трансмиссию, скинул спальники на остывшую землю и снова нырнул в люк, захлопнув его за собой.

– Обух, глянь температуру! – прижав ларингофоны, крикнул Щербаков.

– Падает, товарищнант! – обрадовано сообщил механик. – Уже почти нормально!

Танк тарахтел двигателем, в ночнике по-прежнему только мельтешение точек. Щербакову постоянно чудилось какое-то движение в районе лесополосы, начавшей затягиваться зеленым туманом, но ближе всё так же виднелся пустой кусок луга и качающиеся в легком ветерке камыши. Прошли еще томительных полчаса. В наушниках вновь раздался голос лейтенанта Абдулова: «Всем "Прокатам" заглушить двигатели! Наблюдать в сторону противника. Быть постоянно на связи. Как поняли? Прием!»

Командиры танков поочередно докладывали о том, что двигатели заглушены и экипажи на связи. Танк № 157 тоже замолчал. Щербаков вылез из люка в начинавшую светлеть на востоке темень, осторожно положил автомат рядом на командирский ЗИП. Вытащив дрожащими пальцами сигарету из помятой красной пачки и закурив, он стал вглядываться в белесые волны тумана, едва различавшиеся в холодных утренних сумерках. Огонёк сигареты Сашка прятал в кулаке, укрываясь за откинутым люком. Вокруг стояла глухая тишина, даже обычного пенья птиц не слышно. Из своего люка, поёжившись, выглянул Кравченко: – Что, отбой воздушной тревоги? – попытался пошутить он.

– Ты давай вперед смотри и по сторонам тоже, – одернул его Щербаков. – Спите на постах, никакой надежды на вас нет!

– Да я не сплю, – не особо отпираясь ответил наводчик, – я наблюдаю, – и он тоже уставился в белую стену тумана.

– Вот и наблюдай. Разбудишь, если что, – лейтенант скрылся в люке, прикрыв его за собой. Из-за нервного напряжения очень тянуло в сон, и Щербаков почти сразу вырубился. За ним заснул и Кравченко, примостившись на разогретой за ночь трансмиссии.