Конструкция саней такая, что по бокам отходят такие дуги, в результате сани не могут опрокинуться. В них положили сено, меня, тепло одетого, завернули еще и в тулуп и посадили на это сено так, чтобы я спиной мог упираться в уплотненный валик сена. Так я мог видеть дорогу и все, мимо чего мы проезжаем. Дядя тоже был одет в тулуп, запахнув и подпоясав который, он сел впереди. Попрощавшись с бабушкой, он тронул поводья, и мы поехали.

Дороги между деревнями проходили через лес и по краям полей. Когда мы въехали в лес, я увидел такую красоту, какую до этого не приходилось видеть. Хоть я и жил в деревне, но это была моя первая зима после больницы. Дорога, если ее можно так назвать, вилась между деревьев, в основном сосен. Они стояли прямые и высоченные, и где-то там, в вышине, можно было увидеть зеленую крону, сверху которой лежал мягкий и пушистый слой снега.

Тишина стояла неимоверная, а воздух – настолько чистый и насыщенный запахами сосны, мороза и еще чего-то, что им хотелось дышать и дышать. Вкус этого эликсира сложно передать словами, его нужно просто попробовать.

Среди сосен было достаточно много и берез. Так как они росли среди них, то зачастую были тоже ровные и высокие. На их ветках также лежало много снега, наверное, толщиной с полметра, и некоторые деревья под этом грузом прогибались чуть ли не до земли. Мороз стоял под сорок градусов, но ветра не было совсем, и эта тишина завораживала. Иногда слышался треск, и это означало, что или ветка сосны не выдержала вес снега и обломилась, или, бывало, березка ломалась. При этом вокруг них образовывалось облачко из снежной пыли, которое вскорости оседало, и устанавливалась опять тишина. Так мы незаметно приехали в мою деревню и подъехали к дому тетушки, которая вышла нас встречать.

Меня занесли в дом, где освободили от лишней одежды, и, отогревшись, все сели за стол. Поужинав и поделившись новостями, легли спать, а утром дядя уехал к себе домой, а я остался жить у тети Марфы. У нее я прожил до лета.

Летом младший сын бабушки решил ехать на Сахалин с двоюродным братом, и по просьбе матери они согласились меня забрать с собой.

Естественно, вскоре были проводы. Нас посадили в телегу, на которую были уже уложены продукты на дорогу, вещи мои и моих провожатых, и мы поехали.

В этот промежуток времени, когда мы ехали почти через всю страну, запомнился Байкал. Море он, самое настоящее море, только пресное. В то время железная дорога шла вдоль берега Байкала и очень близко к воде и, то приближаясь, то отдаляясь от озера, давала возможность смотреть на него весь день. На высоких скалах камешками были выложены простые рисунки или слова приветствия. На одной из скал был установлен бюст Сталина, который впоследствии был снесен.

Как-то поезд остановился у самой воды, и народ стал прыгать из вагонов и бежать к воде, чтобы попробовать ее и обмыть лицо. Запомнилось, что все были радостные и счастливые, что им удалось попробовать воду на вкус. Один я, наверное, хоть и радовался тому, что видел, однако очень боялся, что мои провожатые, два двоюродных брата, отстанут от поезда и я не буду знать, что делать и как быть. Но все обошлось, и мы поехали дальше.

Так я расстался с родными местами, родственниками на пока неизвестное время.

Вернулся я на родину только через девять лет. Все эти годы я часто думал о местах, где родился, много читал про Сибирь, слушал рассказы тех, кто бывал там, и, конечно, своих дядей, которые жили рядом с нашей семьей.

Я иногда пытался понять, почему, не зная тех мест, живя достаточно долго в другом краю, я постоянно думаю о тех местах, где родился. При этом думаю о них с гордостью, что я тоже оттуда. Когда по радио, а затем и по телевизору говорят о Сибири, о том, что там строится, меня переполняет чувство, что это на моей земле происходит и как будто я тоже имею к этому отношение.