– Меня сейчас все больше увлекает форма, – говорил Евгений Вахтангов. – Главное, найти правильную интонацию, точный жест. И если этот внешний рисунок заполнить переживаниями, то образ получится сочнее, ярче…

– Но ведь Станиславский говорит совсем о другом. Только от состояния духа своего героя надо искать правильный жест и интонацию, – волновалась Соня Гиацинтова.

– А я, например, прихожу к исполнению своих ролей через рисунок, – вступает в спор Миша Чехов. – Сначала нарисую своего героя на листе бумаги, каким я его вижу, а уже затем, отталкиваясь от его внешности, начинаю постепенно вникать и в суть его поступков. Выходит, ты, Вахтангов, прав!

– Но ведь в таком случае получаешься не ты в предлагаемых обстоятельствах, как проповедует Станиславский, а тот образ, который ты сам себе создаешь, – говорит Алексей Дикий.

– Точно. И я вообще против того, что мы должны опираться на свои собственные воспоминания из личной жизни, чтобы прийти к живым, творческим чувствам, – продолжает свои рассуждения Чехов. – Чем меньше актер затрагивает личные переживания, тем больше он творит. Я считаю, что истинные чувства достигаются только через фантазию.

– А я уверен, что у каждого актера существует свой подход к роли, – говорит Алексей Дикий. – Вот даже ты, Евгений! Ведь ты помогаешь разрабатывать Константину Сергеевичу эту его систему, а сам в то же время в ней сомневаешься.

– Я не в ней сомневаюсь, я думаю вообще о возможности другого существования актера на сцене, да и вообще о существовании другого театра, – отвечает Вахтангов.

– Какого другого?

– Театра, в котором не будет быта вообще. Эдакого театра в старых итальянских традициях дель арте. Театра яркого представления.

– Значит, ты отрицаешь устои Художественного?

– Я их не отрицаю, я говорю о том, что театр может и должен развиваться в разных направлениях… Нельзя застывать…

Ольга слушала эти разговоры и мечтала. Она была уверена, что придет время, и она тоже станет актрисой. Как же это прекрасно – быть в постоянном творческом поиске и погружаться в чью-то неведомую тебе жизнь. Счастливые эти актеры, и тетя Оля счастливая. А интересно, тетя Оля играет по системе Станиславского или по какой-то своей, только ей ведомой системе?

⁂

Миша Чехов в эту зиму репетировал со Станиславским роль Моцарта в пушкинском «Моцарте и Сальери» и был просто одержим этой ролью. Роль же Сальери играл сам Станиславский.

– Миша, вам надо научиться манерам благовоспитанного кавалера эпохи рококо, – сказал ему как-то на репетиции Константин Сергеевич. – Я прошу вас в течение этой недели обедать со мной в моем доме. Я научу вас, как надо правильно держать себя за столом.

Миша же не был уверен в том, что Моцарт должен быть непременно «благовоспитанным», но решил не перечить и регулярно в четыре часа дня сидел за столом в особняке мастера. Но с первого же обеда он понял, что и сам Станиславский не ставил цели сделать из него «благовоспитанного» кавалера. Просто он все еще разрабатывал свою систему и, как оказалось, во время трапезы элементарно проверял ее на Михаиле.

– Миша, представьте себе, что только что умер ваш ребенок. Как вы будете есть поданный вам обед, узнав это? – предлагал режиссер.

Миша вживался в образ: давился, отбрасывал ложку, рыдал, и слезы падали ему в тарелку с борщом.

– Очень хорошо, – констатировал Константин Сергеевич.

– Дорогой, – появлялась из-за дверной портьеры Лилина. – Дай же юноше поесть.

– Не мешай, Мария. Уйди, – нервничал Станиславский. – А теперь представьте, что вы сели обедать после того, как узнали, что девушка, которую вы любите, отвечает вам взаимностью. Как вы будете есть?