Почему-то, по какой-то странной причине я не могла оторвать от него глаз. А, отвернувшись, снова поворачивалась в его сторону. Почему так происходит, объяснить я ни за что не могла. Я сама не понимала этого. И потому вдруг стала чувствовать себя не в своей тарелке.

В конце концов, сестра тихонько шепнула мне, что так глазеть даже на знаменитость неприлично. А я всё продолжала смотреть. Рубинову принесли кофе, затем сок. Один раз он оторвался от компьютера и совершенно пустым, рассредоточенным взглядом уставился в какую-то точку прямо перед собой. Затем снова наклонил голову к ноутбуку.

К тому времени компания наша переключилась на какую-то другую тему – на какую именно, я бы вспомнить не смогла. Мне всё казалось, что они продолжают говорить о Рубинове, даже если бы они поклялись, что о Рубинове больше не произнесли ни единого слова. Всё равно, любое их слово было теперь о нём. Мне сделалось даже страшно: я совершенно не понимала, что со мной происходит, по той простой и самой верной причине, что подобного в жизни моей не происходило ещё никогда. Никогда, ни один человек не притягивал мой взгляд столь надолго. Ни один не вызывал такой жгучий, бешеный интерес. И, самое главное, ни один рассказ о ком бы то ни было не продолжал звучать в ушах даже тогда, когда все вокруг переключились на другие темы. Своего рода сумасшествие, объяснить которое я не могла, а потому, несмотря на страх, всё продолжала и продолжала смотреть на Рубинова.

Моя сестра стала собираться домой. Так же втроём мы вышли из клуба.

– Ты помнишь дорогу в квартиру? – спросила сестра.

Я ответила, что отлично всё помню.

– Тогда держи ключ – я сегодня ночевать не приду. Позвони, когда доберёшься.

Парень сестры тормознул такси, и они уехали, оставив меня в гордом одиночестве. Я немного постояла, собираясь с мыслями и вдыхая остывший ночной воздух. Затем вернулась в клуб и села за столик к Рубинову. Он посмотрел на меня так, как, вероятно, смотрел на толпы фанатичных влюблённых поклонниц: бросил быстрый острый взгляд из-под насупленных бровей. Я оказалась буквально ослеплена блеском его глаз, слишком проницательных для человека, как будто сохранявшего полнейшую невозмутимость. Он был не так прост, как кажется… И, наверное, особенно сложным для меня.

Зачем же я уселась за его столик? Зачем вернулась в клуб? Я не знаю. Вот правда, не знаю. И сказать мне об этом просто нечего. А кто вдруг решил, что всё в жизни можно и нужно объяснить? Ведь это так просто – делать что-то, не требующее никаких объяснений, просто потому, что так надо, и ты чувствуешь это в потаённых глубинах души. Есть вещи, которые нельзя, просто невозможно объяснить. Как невозможно объяснить встречу с самой судьбой.

Нет, в тот момент, когда я приняла это отчаянное решение, я не думала ни о каких судьбоносных встречах. Я сделала так потому, что сделала. И я не собираюсь ничего объяснять. И ещё: мне было очень любопытно, как он отреагирует на то, что сделала я.

Взгляд Рубинова был проницательный, но абсолютно лишённый эмоций. Я могла поклясться на чём угодно, что в ту минуту, когда он поднял на меня глаза, он даже не видел меня. Я была просто колебанием воздуха, незначительным изменением окружающей обстановки, не более. И, если уж говорить честно, совсем честно, это равнодушное невнимание причинило мне некоторую боль.

– Тебе что, автограф? – сказал Рубинов. Для него ситуация была абсолютно простой.

– Зачем мне автограф, если я не видела ни одну из ваших картин?

– Тогда что ты тут делаешь?

Я пожала плечами. Рубинов нахмурился. Я поняла, что он собирается меня прогнать. Мне было интересно, прогонит или нет. Я решила, что если будет гнать – не уйду.