– Правильно, папы у вас нет, – взяла яблоки и без жалости выкинула их в окно, хотя своих яблок в доме не было.

– Нам их подачки не нужны, – брезгливо добавила мама и, вопросительно-утвердительно обращаясь ко мне, уточнила: – Да?!

– Да, – согласилась я покорно.

Есть еще одна – третья история, благодаря которой я видела отца, но не разговаривала с ним.

Произошла она также в старшем дошкольном возрасте, когда я чуть не стала виновницей пожара. Как это произошло? Самым обычным образом. Я сидела дома одна, по-моему, я болела, скучала, а на улице стояло теплое время года. Я знала, что спички детям не игрушка, но взяла коробок, подошла к окну на кухне, перегнулась через него и стала с удовольствием от запретности этого действия поджигать спичку за спичкой. Спичка сгорала, и я аккуратно прятала ее обратно в коробок. И вот так я сожгла спичек десять. Получив удовольствие от смелого поступка, я пошла гулять. А когда вернулась, то в доме находилось много чужих людей, мама, милиция и пожарные.

Кухня обгорела. Пожарные стали меня опрашивать, что я делала дома. Я рассказала про спички, и пожарные первоначально решили, что это от моей спички отлетел уголек и устроил пожар. Я, плача, уверяла, что все спички целиком со всеми угольками лежат в коробке, и предъявила этот коробок в целости и сохранности. Кто-то из соседей сказал маме, что вроде бы, пока я гуляла, в квартиру приходил отец с какой-то женщиной. Мама сказала милиционеру, что она не сомневается, что это поджег, и устроили его ее бывшие родственники, так как делят с ней и ее двумя детьми эту квартиру. Отцу позвонили, и он, как мне помнится, тут же пришел. Они с мамой долго ругались сначала при всех, а потом одни на кухне. Через некоторое время, когда пришли результаты экспертизы, выяснилось, что очагом пожара признана стоящая на кухне стиральная машина, пожар начался именно с нее. Она стояла выключенная, но вилка провода оставалась воткнутой в розетку и, скорее всего, произошло замыкание, так как у машинки сгорел именно мотор. Да и гореть там, кроме пластика и железного барабана, больше нечему. Но в маминой версии, в зависимости от слушателей и ситуации, виновниками этого пожара так и остались либо я, либо отец.

Встреч с отцом в детстве больше не было или я их попросту не помню. Следующий раз я увидела отца на несколько секунд, в свои неполные семнадцать лет. Отец приехал, созвонившись по городскому телефону с сестрой, он хотел с нами поговорить. Мама отсутствовала, она уехала на пару дней пожить к отчиму, и мы с сестрой жили одни. В дверь позвонили, я спросила кто:

– Отец, – ответили мне.

Я открыла дверь, впустила его, а сама сразу же вышла, не забыв громко отметить, что у меня отца нет. Я не желала с ним разговаривать. Я до сих пор не знаю, о чем велась беседа. Меня это не интересует.

В этом же возрасте, уже после приезда отца к нам, я задала вопрос про него моей крестной, а маминой лучшей подруге. Я спросила, знала ли она его, и был ли он алкоголиком. Крестная сказала, что изначально отец таковым не являлся, и дала ему характеристику весельчака и души компании, симпатичного парня, любимца девушек.

Уже ближе к моим сорока годам, я встретилась с отцом и даже поговорила с ним. Встреча произошла только из-за моего желания эмигрировать в Израиль, как страну с качественной медициной. Такое решение мы с мужем приняли из-за болезни сына. А раз я еврейка, то куда еще ехать? А после маминого письма я и считала себя еврейкой и, как ни странно, многие знакомые считали меня таковой, делая какие-то собственные выводы, что во мне также поддерживало эту уверенность.