Воронцов с интересом посмотрел на изобретателя.

– Видите ли, Саша, я подхожу к проблеме суицида как исследователь, а не как… актер в спектакле с участием загадочной дамы… э-э… с косой… И потому призываю вас в союзники, – с горячностью сказал профессор. – Помогите мне понять, что движет людьми, и не только в последние часы и минуты перед… перед уходом, а с самого начала зарождения мысли…

– Но как? – закрыв зачем-то глаза, сказал изобретатель. – Как я могу вам в этом помочь, профессор? Я что, волшебник?

– А с помощью вашей программы… или, ну как там называется ваше устройство?

– Это не устройство. Это, действительно, программа.

– Хорошо, пусть программа. Вы мне поможете?

Изобретатель внимательно посмотрел на профессора.

– Скажите, профессор, что вами движет? Научный интерес? Тщеславие? Или что-то иное?

Воронцов внимательно посмотрел в глаза изобретателю, потом обмерил его взглядом с головы до ног, и задумчиво сказал:

– Homo sum, humani nihi, a me alienum puto …

– Да, я понимаю, профессор… «Я человек, ничто человеческое мне не чуждо…» Но все же?…

Воронцов встал и прошелся по кабинету. Остановился у окна. Изобретатель, допивая чай, спокойно за ним наблюдал.

Неожиданно профессор резко, на одних каблуках, повернулся к изобретателю. Даже человеку, видевшему профессора первый раз, было понятно, что профессор крайне возбужден. Однако когда он заговорил, его голос был спокоен, ровен, сдержан. Это означало одно: профессор умел владеть собой даже тогда, когда чувства в нем клокотали…

– Понимаете, Саша, я давно уже не разоблачаюсь перед людьми, давно не пускаю их в свою душу… Евгений Кащеев – есть такой писатель-афорист – говорит, что чем меньше открываешь душу, тем реже в нее плюют… Поймите, я не о вас… Я вообще не знаю, что вы за человек. Но мне кажется, что мы можем понять друг друга и сохранить наше понимание в тайне от других. И менее всего мне хочется, чтобы мне в душу проник кто-то с неблаговидными намерениями.

– Напрасно вы так, профессор. Я же не собираюсь проникать в вашу душу… Насколько я понимаю, вы пригласили меня, чтобы проникнуть в душу другого?

– Но вы задали вопрос!..

– А вы можете не отвечать. Это нормально, профессор, нормально, – успокоил Воронцова изобретатель. – Вы видите меня в первый раз, у нас есть общие знакомые, поэтому, конечно, к чему откровения. Да я и не требую, и даже не прошу! Это – ваше личное… И потом, профессор, вы тоже видели эту бабу с косой, – стало быть, понимаете, что к чему в этой жизни… Хотя другой жизни, говорят, не бывает… Что касается проникновения в душу другого, так я готов помочь вам, профессор. Если бы вы не были в Афгане, то я бы вам отказал…

Воронцов удивленно посмотрел на изобретателя.

– А почему?

Изобретатель молча налил из чайника чай себе в чашку с драконами и, помолчав, ответил:

– А потому, что вы, профессор, видели смерть. Видели совсем близко. Как и я. И потому право имеете… проникнуть в ту душу, в которую эта баба пришла… Что знают о смерти люди, никогда не видевшие ее воочию? Да ничего они, профессор, не знают. А мы, видевшие ее очень близко, знаем многое. Мы – иные люди, профессор, другие. А вы – еще и врач. Поэтому у вас есть право. И я готов вам помочь.

Профессор внимательно посмотрел на изобретателя.

– Спасибо вам, Саша.

Он сел в кресло и стал что-то искать на своем столе. Беседа прервалась…

Молчание, после того, как люди сказали друг другу нечто важное, всегда бывает неловким. Люди словно еще раз взвешивают только что сказанное друг другу, оценивают важность и необходимость произнесенного, его ценность и последствия взаимной откровенности и признаний… Только слова взаимной любви не терпят молчания. Все остальные признания людей пробуждают мысль…