По приезде в Тифлис я прежде всего отправился к Потоцкому узнать, как все это случилось. Он весьма подробно рассказал мне сначала о том, как князь Михаил Семенович, серьезно заинтересованный моей запиской о проложении через Хевсурию военной дороги на Аргун, невзирая на возражения самого начальника главного штаба, что это дело и бесполезное, и едва ли даже удобоисполнимое, приказал спросить мнение генерала Шварца и на него же возложил уладить мои отношения с новым окружным начальником, ибо князь считает-де мое пребывание в округе весьма полезным и желал бы, чтоб оно было как можно продолжительнее (вот и разгадка участия генерала Шварца), что полученным от Шварца уклончивым ответом князь остался недоволен и, оставив переписку эту у себя, собирается сделать какие-то особые распоряжения. Зная все это, Потоцкий счел уместным показать князю мое письмо, заключавшее в себе, кроме подробностей поездки в Закаталы, совершенно новое, князю совсем неизвестное обстоятельство о следствии по поводу растраченных умершим Челокаевым денег и стараниях впутать меня в это дело; наконец, весьма интересное описание похождений пшавца, проникнувшего так далеко в неприятельскую сторону и видевшего даже Ведень, о котором до сих пор имелось вообще весьма мало сведений. Князь с большим удовольствием прослушал письмо, хвалил сжатость слога, о следствии хотел узнать подробнее через начальника гражданского управления, а меня приказал вытребовать. Кроме этого, Потоцкий еще предупредил меня, что князь не желает пока оглашать ни того, что он читал мое письмо, ни того, что вытребовал меня с двумя горцами к себе, и что поэтому мы будем представлены князю им, Потоцким, рано утром, когда во дворце еще никого нет, для чего к семи часам мы должны были явиться к Потоцкому.

На другое утро часу в восьмом Потоцкий повел нас во дворец; мы прошли не по парадной лестнице, а через сад и очутились в спальне князя, который только что оделся и что-то говорил со своим камердинером Джовани. Меня князь встретил по обыкновению весьма любезно, затем через меня же стал расспрашивать горцев, особенно о положении Веденя и настроении чеченцев, наконец, и о том, какое влияние имело взятие неприступной шамилевской крепости Салты? Мой пшавец действительно не ударил лицом в грязь и отвечал так, что мне оставалось только удивляться его дипломатическим способностям. Князь по этому поводу что-то сказал Потоцкому по-английски, поблагодарил горцев за их сведения, тут же из своего туалетного столика вынул две пачки по десяти серебряных рублей и отдал каждому, а меня пригласил обедать. Вышли мы опять через сад; горцы отправились шляться по базару и удивляться (кистин первый раз был в Тифлисе) этому, на их взгляд, чуду, а я поехал представляться начальству.

Губернатор генерал-майор Ермолов, не успел я разинуть рта и произнести половину пресловутой фразы «ваше превосходительство, честь имею явиться, помощник» и т. д., разразился громом и молнией в присутствии разных стоявших тут же в зале просителей обоего пола и разного звания. «Как вы смели уехать из округа, когда я послал туда чиновника производить над вами следствие? Кто вам разрешил? Я вас с жандармом вышлю обратно сейчас же!» (при словах над вами следствие большинство присутствующих с каким-то особым выражением глаз обратилось ко мне, юноше, как-то мало похожему на подследственного чиновника). Только что я произнес: «Я прибыл по приказанию князя», – новый взрыв богатырского крика звонким командирским голосом раздался по залу: «Какого князя? Вы еще смеете рассуждать» и т. д., и т. д. Отпустив поочередно всех трепетавших просителей, обращаясь к каждому со стереотипной фразой «я прикажу ваше дело разобрать», его превосходительство подошел ко мне: «Какой князь, говорите вы, вас вытребовал?» – «Князь Михаил Семенович Воронцов, ваше превосходительство, наместник кавказский, предписал окружному начальнику выслать меня по службе в Тифлис, а иначе как же бы я уехал». – «Гм, сам наместник; какие же это у вас отношения служебные с князем?» – «Не знаю, я еще не представлялся его светлости». – «Хорошо-с, извольте идти; я узнаю, в чем дело».