Джонсон молчал и не двигался.

– Дайте письмо мне. Этот человек, каким бы ни было его прошлое, старается загладить свою вину перед Господом. Возможно, это его последнее слово, последнее желание в земном мире. Я не позволю вам препятствовать ему. Сейчас закон Божий стоит выше ваших правил.

Джонсон опустил взгляд, бычья шея покраснела.

Он медленно поднял руку:

– Забирайте. Я все равно его не читал.

Отец Каллахан взял листок и вложил его между страниц Библии, которую принес с собой. Потом посмотрел на Спеллинга. Тот спал глубоким наркотическим сном, грудь медленно поднималась и опускалась, приборы равномерно отстукивали пульс. Мониторы заливали палату синеватым светом. Священник взглянул на плашку с фамилией Джонсона и сказал:

– Я буду молиться за этого человека. Он не просто заключенный под номером. Его зовут Сэм Спеллинг. Я буду молиться и за вас, мистер Джонсон.

Джонсон фыркнул, повернулся и вышел из палаты. Отец Каллахан несколько мгновений смотрел на спящего Спеллинга. Потом положил ему руку на лоб и прошептал:

– Отец Небесный, храни этого человека. Ты замыслил его для чего-то, и я молюсь, чтобы он прожил остаток жизни в служении тебе. Аминь.

Лайл Джонсон сидел в укромном уголке столовой в больнице и писал то, что запомнил из бумаги Сэма Спеллинга. Кроме него тут был только один человек: какая-то женщина за столиком доедала кусок пирога. Она встала и пошла к кофейному автомату футах в двадцати от столика. Ее книжка и мобильный телефон остались на столе. Джонсон подошел к столику, взял телефон и быстро вышел из больницы.

Джонсон направился в мемориальный садик, где цвели розы, а в бетонной коробке, усеянной монетами, журчал трехуровневый фонтан. Здесь не было ни пациентов, ни их родственников. Только он. Джонсон присел на скамейку и задумался о том, что следует сказать. Не часто в руки рабочего человека падает такая возможность. «Не так хочется прожить остаток жизни – дотянуть до пенсии и работать охранником в “Уоллмарт”, пока не помрешь».

Он сможет это сделать. У него получится. В конце концов с этим справился даже тупой бандюга вроде Спеллинга, а потом еще столько лет держал все в тайне… Джонсон вытащил из кармана украденный мобильник. Он знал, где работает этот человек. «Спеллинг все расписал». Нужно только позвонить, и один звонок изменит всю его жизнь. «Спокойно. Блин, это же проще простого». Тогда почему у него так дрожат руки, что он боится выронить телефон?

Соберись!

Джонсон удивился. Голос в телефоне был совершенно спокоен. Слишком спокоен. Представившись, Джонсон заметил:

– Думаю, вы вполне разумный человек.

– Мистер Джонсон, вы позвонили не тому человеку.

– Так и думал, что вы это скажете по телефону, – кивнул Джонсон. – Ладно, я сам поговорю. Я не жадный. Я просто решил, раз уж Сэм Спеллинг написал, что вы дали ему сто штук одиннадцать лет назад, сейчас ваш секрет должен слегка подорожать. Сами понимаете, инфляция, все такое.

– Слегка подыграю вашей разводке. Откуда у вас мой номер?

– Приятель, ваш номер был у Спеллинга. И не только. Сейчас все у меня, но я бываю рассеянным, очень рассеянным – спросите мою жену. Короче, вот что я предлагаю: вы получаете письменное заявление, которое я стащил из палаты Спеллинга. Я получаю двести штук и навсегда исчезаю. Через пару дней штат казнит Чарли Уильямса. А еще через пару недель никто имени его не вспомнит.

– И кого еще вы так развели – вашим якобы письмом?

Джонсон на секунду замолчал.

– Никто об этом не знает. Разве что священник Каллахан. Но я не делился с ним этим дерьмом. Он принял предсмертную исповедь Спеллинга. Не знаю точно, что тот ему сказал. Но он крутой священник, из тех, кто держат все услышанное дерьмо между собой и Богом. Больше никто не знает. Не переживайте. У меня есть это дерьмо на бумажке, заявление, собственноручно написанное Спеллингом.