– Прошу прощения, – вежливо сказал он с малозаметным акцентом. – Посторонним вход на яхту запрещен.

Я тяжело дышал и не мог сразу ответить. Наверное, этот бронзоволицый мужчина в форменной рубашке был капитаном «Пафоса». Очень кстати! Вытащив из кармана паспорт и путевку, я протянул их и сказал:

– Отказываюсь от круиза… Завизируйте, пожалуйста!

Капитан уже не смотрел на меня как на постороннего. Он принял документы, мельком взглянул на паспорт, на путевку и с сожалением ответил:

– Что ж вы так! Полчаса до отправления! Может быть, останетесь?

Он принял меня за Нефедова. Я отрицательно покачал головой и стрельнул глазами по кормовой палубе. Ни «следовательши», ни других пассажиров здесь не было.

– Не могу, – ответил я. – Так получилось. В другой раз – с удовольствием.

Капитан развел руками, мол, нет так нет, и, кивнув мне, пошел в рубку. «Где она может быть? – думал я. – В каюте? В кают-компании? В музыкальном салоне?»

Капитан открыл дверь рубки и зашел внутрь. Он сел за стол, надел очки и взял ручку. Я смотрел в окна. По палубе правого борта шел худой. На нем были узкие джинсы, на шее – черный платок с фосфоресцирующими рисунками черепов и костей. В одной руке он держал сигарету, а в другой бутылку пива. У противоположного борта с ведром и тряпкой стояла девушка лет двадцати, в тельняшке, черных брюках клеш, и добросовестно протирала поручни.

– Не-фе-дов, – по слогам прочитал капитан в паспорте и склонил голову над тетрадью, выводя ручкой латинские буквы. Написав «NEF», он застыл, раздумывая, как обозначить вторую половину фамилии.

– I-O-DOFF, – подсказал я и, словно желая помочь разобраться с русскими словами, шагнул к столу. Оказавшись рядом со штурвалом, я обернулся и посмотрел в ветровое стекло. И едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от удивления.

На выпуклой носовой палубе, ослепительно белой, словно покрытой утрамбованным снегом, в шезлонге лежала девушка с темными длинными волосами, туго стянутыми узлом на затылке, отчего ровный пробор придавал ее лицу совершенную симметрию и иконную красоту; она была в черном купальнике, который, казалось, едва сдерживал силу и упругость крепкого тела; скользнув взглядом по ее ногам, я легко различил под коленом засохшую ссадину; даже мгновение я не сомневался, что вижу ту самую попутчицу, которую подвез до кемпинга в дождливую ночь и которая так сильно напугала меня своим бессознательным состоянием. А рядом с ней – господи! конец спектакля! Выход всех действующих лиц на сцену! – держась за фал, стоял Виктор, врач, который в ту незабываемую ночь снял с меня все проблемы, связанные со странной попутчицей. Одетый, как испанский тореадор, в тесные черные брюки и вольную шелковую рубашку цвета крови, он мило улыбался и потягивал через соломинку коктейль. Впору было подумать о своем умственном здоровье, когда к ним на палубу поднялась женщина в голубом костюме, зрелого возраста, со строгим лицом классной дамы пансиона; сверкая многочисленными перстнями, она поднесла к губам тонкую сигарету в длинном мундштуке из слоновой кости, и я без труда узнал в ней мать Виктора.

Конец ознакомительного фрагмента.