– Что ты, что ты? – тормошил ее Виктор – он не заметил Сашу.

Тина вспыхнула и окаменела… И сразу поспешила проститься с Виктором.

Дома она заперлась в своей комнатке и дала волю слезам. Чуть успокоившись, поднесла к лицу зеркало и долго, с отвращением рассматривала лицо: суровые, сросшиеся у переносицы брови, распухший нос, стянутые в косу волосы. И ты еще хочешь, чтобы тебя полюбил Саша? Дуреха, как говорит мама. В тебе нет ничего, что есть в мамочке, – ни красоты, ни хитрости, ни кокетства… И ничему ты у нее не научилась…

Первый раз Тина услышала эти слова, когда ее избрали секретарем комсомольской организации РИО.

– Товарищ Левашова, мы хотим переговорить о вашей сотруднице, которая… преследует вашего начальника.

Нина Ивановна, участница войны, талантливая поэтесса, симпатичная женщина, была контужена на фронте и оттого глуховата. Но поэты (даже если они глуховаты) влюбляются, и Нина не сумела скрыть симпатии к своему начальнику. Она подсовывала ему свои стихи, терялась, когда он входил в комнату, и слухи о том дошли до парткома, до особого отдела. Что могла сказать Тина? Ее сковал страх.

В мае ее снова вызвали в особый отдел.

– Вам известно о том, что ваша комсомолка Каленова имеет связь с чехом Мойжишком?

Валентина оторопела.

– Почему вы молчите? – Маленький человек с длинным лицом нервничал. – В вашей комсомольской организации состоит на учете Каленова? Она встречается с Миланом Мойжишком?

– Да, они дружны.

– Дружны! А не думаете вы, что за этим может скрываться и кое-что другое? Секретные материалы, например… Вы давали подписку о неразглашении?.. – Она смотрела на его нос, он казался похожим на огурец, и больше в голове ее не было ничего! – Что вы скажете о Каленовой?

– Галя хорошая комсомолка, активная, выступает в самодеятельности, мы вместе с ней делаем карту Волго-Донского канала… – лепетала Тина, не понимая, чего от нее хочет этот человек.

– Товарищ Левашова, я вам сказал, предупредил вас, а выводы делайте сами. Повлияйте на нее… До свидания. Разговор наш не должен быть никому известен. Вы поняли меня? Вы же подали заявление в партию!

– Подала, – тупо откликнулась она.

– Идите.

Несколько дней она жила под впечатлением того разговора.

Как нарочно, на другой день Галя позвала ее:

– Останься, мне очень нужно…

Они удалились в «исповедальню» – за шкаф, где поверялись девичьи секреты.

– Валька, милая, я погибаю! – зашептала Галя. – Я без памяти люблю Милана!

Тина обняла ее:

– Почему ты плачешь?

– А то, что грех на мне, да еще какой! – чуть не вскрикнула Галя.

– Гре-ех? Что ты, какие у тебя могут быть грехи?

– Еще какие! Ведь грешная я!.. Вот ты-то – серьезная, умная, с парнями не имеешь дела, а я… У нас в техникуме девчонки знаешь какие были? Бедовые, но хи-итрые. Людка, бывало, наденет две-три пары трусов, когда на свидание идет, и он ничего с ней не сделает. А я… Тип у нас был, опытный ловелас… Уговаривал: у тебя, мол, фигура что надо, а состаришься – и нечего вспомнить, дай я тебя сфотографирую… Сперва снимал, а потом… Валька, не девушка я, понимаешь! – Она взглянула на подругу. – Ты меня презираешь, да?

– Что ты, что ты!

– А теперь вот Милан, лапочка, я так его люблю!.. Как же скажу ему? Или не говорить? Я кручусь перед ним так и этак, выделываю пируэты, но не приближаюсь. – Она ухватилась за новую спасительную мысль: – А может, все рассказать? Может, они за границей там по-другому смотрят?

– Ну, не знаю, по-моему, так же, как мы. Только, я думаю, лучше ничего ему не говорить, – неуверенно отвечала подруга, вспоминая особиста с противным носом. У нее было такое чувство, точно она кого-то предает. – Ведь вы поженитесь?