Это была последняя картина про рыцаря в черном плаще, написанная только вчера. На ней он усмирял своего коня, который встал на дыбы, словно увидев какую-то опасность. В поднятой над головой руке развевалось лассо.

– Нет, нет я не могу отдать эту картину, – поспешно отвечала Аури, и румянец выступил на ее щеках. Она забыла ее спрятать под кровать, где жили остальные полотна с рыцарем.

– Да как же ты не понимаешь – это же мой спаситель, а я ни имени его не знаю, ни словом с ним не обмолвился! Нет-нет, она мне очень нужна – я заплачу тебе за нее в два раза, нет в… , – он уже было хотел сказать в три раза больше, но торговец, сидевший в нем, сдержал его, и он сказал:

– Даю в два с половиной раза больше, чем обычно.

– Деньги тут ни при чем, – отвечала Аури, – эта картина дорога мне самой.

Кауфман не был бы купцом, если бы так быстро сдался и отступил от задуманного, и он сказал:

– Ну, Аури, дорогая моя, я очень прошу Вас. Ты ведь сможешь нарисовать себе такого красавца еще раз.

– Боюсь, что не смогу. Этот образ мне иногда снится, и, проснувшись утром, я рисую его именно таким, каким увидела во сне. Это невероятно, но все картины с рыцарем мне сначала приснились, а потом наутро я просто рисовала то, что видела – и видела так же отчетливо, как клен за окном.

Но купец не сдавался:

– Ну, не упрямься, он еще приснится тебе, а я в придачу дам тебе замечательное алое платье, которое я вез для дочери главного казначея. Ну-ка, примерь его немедленно, – с этими словами он вытащил из своего баула коробку с платьем.

– Переодевайся, а я подожду на лестнице, – он скинул крышку с коробки и поспешно ретировался за дверь.

Аури посмотрела на платье – оно было яркое, атласное с бантом сзади на поясе, кружевами на подоле и вышивкой на воротничке. И ей, конечно же, захотелось его примерить. Аури провела по платью рукой, и мурашки побежали по коже – до того ткань была гладкая.

Когда купец распахнул дверь, то он аж зажмурился: ослепительно хороша была Аури в этом платье.

– Ты бы видела себя, – только и смог сказать искренне пораженный великан.

Но у нее в комнате не было большого зеркала, такого, чтобы можно было увидеть себя в полный рост.

– Wunderbar, Bellissima, Superior^>4. Ни один рыцарь в Королевстве не удержится в седле, сраженный твоей красотой.

– Нет, нет, – отбивалась Аури, – Я все равно не могу продать эту картину.

– Это платье сшито как будто для тебя, так что обратно я его не заберу. Я дарю тебе его. Да, да, именно, дарю, а в придачу еще и туфельки. К нему обязательно нужны красные туфли.

Платье, и правда, сидело на Аури, как будто было сшито специально для нее – нигде не давило и не топорщилось, а мягко и нежно облегало ее тело. Ей совсем не хотелось расставаться с ним, но она чувствовала, что не может, не должна продавать картину с ее рыцарем. Противоречивые чувства боролись в ней, она молчала, потупившись, глядя в пол, и не знала, что ей делать.

– Я подарю Вам эту картину – денег за нее мне не надо, – произнесла она, наконец.

+ +       +

Кауфман шел по улице очень довольный собой и мурлыкал под нос песенку на непонятном языке. Купцы обычно радуются в двух случаях: когда они что-то выгодно приобрели или когда что-нибудь продали. И решил он зайти в кабачок, чтобы пропустить стаканчик-другой вина. Сел за столик и прислонил картину к стене.

В кабачке в этот час не было посетителей. Пока он пил вино, его внимание привлекли двое мальчишек, игравших в какую-то непонятную игру: они то исчезали из виду, то вдруг кто-то из них появлялся совершенно с другой стороны. Иногда они забегали в кабачок, опрокидывали стулья или прятались под столами – тогда хозяин заведения прикрикивал: