С другой стороны, из-за незнания настоящей жизни в границах естественного для большинства людей созидательного процесса Ленин не способен был к разумному управлению. В этой области он являл собой беззастенчивого агитатора, человека сиюминутного настроя. Пробежала мышь – трибунный призыв ко всем ловить мышей. Появились признаки голода – немедля хлебную монополию. Другой сигнал – таким же образом, но наоборот, свободную торговлю. Произошло восстание – давай нэп и т.д. Мучиться, сочинять, подыскивать слова – не надо. Готов произносить складные, воздействующие на умы воодушевленных революционным порывом людей, речи по первому, как говорят, зову души и сердца. Причем, в отрыве от контекста всего им сказанного (написанного) иногда буквально за день (или день спустя), каждая из них казалась даже вполне убедительной, и только в сравнении, в совокупности, со всем остальным превращалась в громаду пустых безответственных лозунгов, за которыми следовало разорение страны.

Лица подобного склада обладают, несмотря на высочайшую одаренность, болезненным восприятием действительности и не в состоянии, по неспособности или нежеланию, дать верную стратегическую оценку конечному результату своих ограниченных односторонностью устремлений. Им бесконечно нравится сам процесс движения, значимость и величие которого, к сожалению, есть прямая функция объемов разрушенного и числа смертей. Гегелевская формула о несоответствии достигнутого желаемому в первую очередь относится именно к данной категории лиц, творящих историю на трагической увлекаемости толпы критикой, верой в скорое счастливое будущее и впечатлительностью актов разрушения.

Ленин не виновен в свершении революции. Первопричина и неизбежность революции – не в прямых ее организаторах. Они – в глупости, непомерной личной жадности и страсти к мишуре предшествующего правления. Потенциально у власти есть масса способов и средств обращения людей в свою веру, но так устроен пока мир, что наипервейшими из них, в силу названных причин, оказываются ложь, обман, устрашение. Именно поведение власти создает условия для всплеска на кривой медленной эволюции, который начинается под воздействием конкретных личностей, одержимых страстью к самоутверждению, но готовится, прежде всего, глупостью и недальновидностью власти, ее окружения и удовлетворенных ею отдельных групп людей.

Это они, с мышлением от живота, а не от головы, являются главными стимуляторами последующих событий. Выводят атмосферу возмущений на уровень, выше которого борьба естественная выливается в катастрофу – террор, бунт или революцию. Это они предоставляют в руки новых одержимых богатейший материал для критики и популистского воздействия на массу. Это они своим поведением безоглядно настойчиво готовят ее к ненависти, зависти и мести к себе. Так что Ленин действовал в полном соответствии с законами жизни и, вопреки теперешнему взгляду современных скорописцев, действовал вполне адекватно дикостям предшествующей ему власти, которые тогда имели место. Потому не он виновен и в кровавых жестокостях гражданской войны, и прочих творимых тогда зверствах: слишком сильны были на то выше упомянутые исходные причины, к которым мы будем неоднократно возвращаться и далее.

Вина Ленина, если так можно сказать, в том, что, руководствуясь той же известной нормой опоры на ложь и насилие, с первых дней новой власти, в позиции не критика, а прямого организатора – строителя нового общества, стал возводить мощный фундамент очередного возмущения народа и его бунта. К тому же, в силу того, что ошибки предшествующего правления были грубы и впечатлительны, собирающийся их капитально устранить потерял голову, за ними не видел ничего положительного и стал формировать свою конструктивную часть программы на одном отрицании существующего. Он не желал и не хотел, естественно, знать, что мир строится из редких талантливых крох и что революция с ее разрушением и злом порождение людей, гениальность которых – их маниакальность и нахальство. Весь смысл ее состоит только в захвате власти и последующем перераспределении общественных благ, да разве еще в одном подтверждении повторяемости событий, связанных с деяниями человека.