– Вы испачкаете платье.

– Разве в платье дело, милорд?

Он пожал плечами.

– Обычно молодые дамы… Хотя вы – лунный свет. К лунному свету прах земли не липнет…

Он замолчал, взял бокал, плеснул туда еще вина.

Дарина не знала, не понимала, что происходит. Она сидит здесь и разговаривает с этим незнакомым мужчиной, приворожившим ее несколькими фразами. Всего несколько фраз…

Когда она впервые встретилась с Эваном, они говорили – ни о чем. Он спросил, как она себя чувствует, и она ответила – хорошо. Он сделал ей комплимент по поводу ее платья. Она сказала, что погода сегодня прекрасная, не правда ли, а Эван ответил, что несомненно, однако на следующей неделе ожидаются дожди. Она сказала…

Они ничего не сказали, на самом деле.

А этот спросил, сомневалась ли она в Боге.

Незнакомец чего-то ждал, изредка поглядывая на Дарину. Она отогнала воспоминания.

– Вы хотели мне что-то рассказать, милорд.

– Да, – глухо откликнулся он.

– Я готова выслушать вас.

– Вы уверены?

Дарина улыбнулась.

– Я умею слушать. Это – одно из моих лучших качеств.

– Не представляю, чтобы были худшие.

– Вы совсем меня не знаете…

– Да? – в его голосе сквозило удивление. – А мне кажется, знаю.

– Две минуты?

– Мне почему-то кажется, что гораздо дольше.

Она зябко повела плечами – ночь, все-таки, была прохладной.

– Моя ноша может оказаться тяжелой для ваших хрупких плеч, леди.

– Вы назвали меня лунным светом. Рассказывайте. Лунный свет выдержит все. Столько людей разговаривает с луной, она давно привыкла…

– Луна остается равнодушной…

– А я не останусь. Говорите, милорд, прошу вас.

Незнакомец долго молчал. Потом усмехнулся.

– Ладно, я напросился сам, а теперь – словно юная девушка пред брачным ложем… простите. Хорошо…

Он глотнул еще вина. Помолчал. Дарина ждала.

– Наверное, вы не поняли, почему я так вел себя вначале, – сказал он наконец. – Придирался к словам. Я хочу, чтобы вы помнили: это не оттого, что я сильно пьян или изначально невоспитан… В последнее время я не живу – я доживаю.

Дарине стало еще холоднее. У нее появилась смутная догадка, и многое она отдала бы сейчас, чтобы она не подтвердилась…

– Только не это! – выдохнула она.

– Я умираю, леди. Вот здесь, – он коснулся пальцем своего лба, – что-то сломалось. Не знаю уж, как это может быть… Но может, если это убивает меня.

– Господи!

Дарина обхватила себя руками, а незнакомец продолжал говорить:

– Я узнал это недавно. До этого не обращал внимания: головная боль – обычное явление при моем образе жизни… Но потом она стала невыносимой, и я все же решил поинтересоваться у Герберта об этой непреходящей мигрени. Результат налицо – я сижу здесь, напиваюсь и жалею себя. Это так приятно – жалеть себя…

Ей было очень, очень холодно.

– Потому простите меня, милая леди, – его речь снова была медленной, с ощутимыми паузами между словами, – простите за то, что вначале обошелся с вами грубо, и за то, что рассказываю вам это. Вам нельзя прикасаться к смерти, вы молоды, вы должны жить… – Он закашлялся. – Извините, леди. Наверное, мне не следовало ни говорить этого, ни вообще приходить сюда…

– Не делайте этого, – сквозь зубы сказала она.

Он вскинул голову.

– Не делать… чего?

– Никогда не говорите мне «прости», – Дарина сама не заметила, как ее рука потянулась к руке незнакомца и стиснула ее. У него оказались длинные крепкие пальцы; они чуть вздрагивали в ее ладони. – Никогда не смейте этого делать. Вы не должны извиняться.

Он медленно выдохнул.

– Вы… вы неправы, – он покачал головой. – Я не должен был…

– Не нужно об этом! Вы рассказали.

– Лунному свету, – улыбнулся он.

– Который никогда не предаст. Который умеет слушать. И вы можете сказать мне еще. Все что угодно.