Ломов уперся ногой в стену. Потянул. Дверь поддалась, появилась щель. Ломов тянул, оттуда толкали. Дверь упиралась, цеплялась за гранитный пол. Когда образовалась щель, выглянула старушка, заполнила худеньким телом проем, резко наклонилась, толкнула задом, и дверь открылась.

– Заходь, сынок, – разрешила она. – Ныне в музей никого не заманишь, а ты сам пришел. Никак нужда есть?

– Есть, мать, нужда. Кто у вас тут старинными монетами занимается?

– Занимается! – обрадовалась старушка. – Нумизматикой профессор Плейшнер занимается! – Знакомая фамилия! ― обрадовался Пролом.

– Знакомая, милый, еще бы не знакомая. Это мы его так прозвали. Похож очень на Евстигнеева, а на самом деле он профессор Винярский Виконтий Львович. Знаток редкостный. С ним из Москвы приезжают советоваться. Знает все. От антика до Китая. Иди за мной.

По деревянным ступеням она провела подполковника на второй этаж, постучала в низенькую, с овальным верхом дверь, глянула в щелку, поднесла палец к губам и замерла. За дверью заскрипел пол, послышались шаги. Вышел Евстигнеев-Плейшнер.

– Виконтий Львович, это гражданин к вам. Опять еле дверь открыли. Вы уж директору скажите, нас он не слушает.

– Скажу, Варвара Тихоновна, обязательно скажу. Только вы мне напомните.

Привратница ушла.

– Проходите. Чем могу? – спросил Винярский и пошел назад к столу с разложенными бумагами, включенным компьютером. Было заметно, что он в той работе и отрываться от нее не хочет. ― Присаживайтесь. Подождите, пожалуйста, минутку, а то мысль убежит. Потом не вернешь. Мне осталось строк пять написать.

Ломов знал, что такое убегающая мысль. Понимающе кивнул. Стал разглядывать кабинет.

Выбеленная обычной известкой небольшая комната со сводчатым потолком походила на келью, в которую притащили десяток книжных шкафов, расставили вдоль стен с фотографиями монет и медалей, в угол впихнули продавленный диван, обтянутый коричневой кожей, протертой лет за шестьдесят каждодневного сидения. В безликой мебели выделялся стол. Большой, темный, украшенный инкрустацией из светлого дерева. С зеленым сукном поверху. Столешницу держали на плечах львы с когтистыми лапами. Удивительно, но компьютер не делал его современным. Наоборот, монитор казался не нынешним, а оттуда, из башни Мерлина или еще какого средневекового колдуна.

– Прошу еще раз извинить, уважаемый Петр Романович, я вас внимательно слушаю.

Пролома редко чем удавалось удивить, Плейшнеру удалось. Он думал, что профессор начнет нести наукообразную бредятину, закатывать глаза, рассказывать о бескорыстности и высоком назначении науки, а этот неизвестно откуда знает его.

– Да вы не удивляйтесь. Лет двадцать пять тому вы заходили к нам. Тогда нас ограбили. Украли иконы, кортик времен Павла. Вы осматривали окна, витрины. Потом нашли воров. Возвратили все в музей, говорили речь. Мы хлопали, благодарили. Вам было не до младшего научного сотрудника из отдела орденов и монет. А я вас запомнил.

– Да? – Петр Романович пытался вспомнить. Действительно припомнил про ограбление, но при всей своей уникальной зрительной памяти Винярского вспомнить не мог.

– Да я из длинноволосого выпускника университета с тех пор стал лысым ветераном музейного движения. Стал, как тут коллеги шепчутся, Плейшнером, – засмеялся профессор. – И не пытайтесь вспомнить, не выйдет. Однако слушаю вас внимательно.

Ломов достал из бумажника луидор, протянул хозяину кабинета:

– Чем больше вы мне про него расскажете, тем проще мне будет работать дальше.

Винярский взял монету, но не как берут сдачу в магазине, а по-особенному. Профессионально, с любовью и нежностью. Так хороший хирург берет инструмент на операции. Твердо и бережно одновременно. Через большое увеличительное стекло он долго рассматривал по очереди обе стороны, торцы монеты. Бормотал себе под нос нечто непонятное. Потом вернул монету и заговорил.