– Вы здесь живете? – спрашиваю я Вивьен; кивая, она ставит на огонь кастрюльку и наливает молоко. – А еще кто-то живет? – продолжаю я. Надеюсь, меня не сочтут невежливой. Я все еще растеряна и как в тумане и хочу по возможности разобраться в ситуации.

– Сейчас только моя дочь. – Вивьен помешивает молоко.

– У вас есть дочь? – выпаливаю я удивленно. Для матери Вивьен почему-то кажется мне слишком современной.

– Oui, – Вивьен отрывается от плиты и, заметив кого-то за моей спиной, поднимает брови: – А вот и она.

Обернувшись, я в изумлении обнаруживаю в кухне девочку. Как ей удалось войти так бесшумно? На вид она моего возраста, может, чуть младше, очень красивая, с длинными золотистыми локонами и немного печальным взглядом. Кружевная сорочка усиливает ощущение воздушности. Я сразу понимаю, что это ее лицо я заметила в окне второго этажа.

Вивьен откашливается.

– Саммер, это Элоиз. Элоиз, это Саммер.

Элоиз не сводит с меня глаз, я чувствую себя как жук, пойманный и посаженный в банку. Она не моргает и не улыбается. Теоретически я должна радоваться тому, что здесь есть моя сверстница, с которой можно было бы подружиться. Но от Элоиз не исходит никакого дружелюбия. Совсем не исходит.

Наконец она переводит взгляд своих льдисто-голубых глаз на Вивьен и начинает тараторить по-французски.

– Pourquoi est-elle ici? J'ai pensé que…[19]

– Pas maintenant, – Вивьен говорит строгим голосом. – Sois polie. Dis bonjour[20].

Я сижу не шелохнувшись, прислушиваюсь, но не понимаю ничего, кроме bonjour. Элоиз скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз, по-хозяйски.

– Здравствуй, – говорит она сердито и возмущенно, как школьник, которого заставили вслух читать домашнее задание.

Уверена, в ближайшее время мне не придется переживать из-за того, что она поцелует меня в щеку.

– Привет, – бормочу я, язык не слушается.

Вспоминаю, как в детстве обожала книжку Eloise о веселой девочке, которая жила в «Плазе» в Манхэттене. Теперь же все положительные ассоциации с этим именем быстро блекнут.

– Ты правда из Нью-Йорка? – допытывается Элоиз.

У нее прекрасный английский, акцента почти нет. Я вижу, что она беззвучно критикует меня, присматривается к моим растрепанным вьющимся волосам (я пытаюсь незаметно их поправить) и к пятну апельсинового сока на белой футболке (турбулентность, облилась).

– Не из города Нью-Йорк, – уточняю я, недовольная тем, что мои щеки заливает румянец. – Это как бы севернее Нью-Йорка. – Я тереблю браслеты. У меня нет сомнений, что, узнав про Хадсонвилл, Элоиз лишь сморщит свой вздернутый носик.

Вообще-то как только я подумала о Хадсонвилле, сразу поняла, кого мне напоминает Элоиз – мою одноклассницу Скай Оливейру. Определение «дрянная девчонка» будет для Скай слишком ласковым. Она и ее безупречные подружки в фирменных ботильонах слоняются по школе в поисках новой жертвы. Надо же, Скай и ей подобные есть и во Франции.

Вивьен приближается к столу и протягивает мне огромную кружку, больше похожую на супницу, до краев наполненную самым густым за всю мою жизнь горячим шоколадом. Вкуснятина. Я благодарю ее и делаю глоток, наслаждаясь теплой, насыщенной сладостью.

– Вау, – говорит Элоиз с издевкой. – Саммер, тебе оказывают поистине королевский прием. – Я смотрю на нее поверх своей огромной кружки, жалея, что у меня не хватит смелости вылить ее содержимое Элоиз на голову. Руби смогла бы, таким, как Скай, ее не запугать. – Мне maman[21] никогда не делает chocolat chaud, – добавляет Элоиз, прислоняясь к дверному косяку.

– Элоиз, давай и тебе сделаю. – Вивьен непроницаема. Она ставит на стол изящные тарелки с цветочным рисунком, корзинку золотистых круассанов и баночки с джемом. Я слежу с благодарностью, голод разыгрался не на шутку. – Садись, поешь с нами.