Как мне кажется, пришла пора для чего-то совершенно иного…

В густой тени:

А Калькутта такова, словно ты находишься в клыкастой пасти Кали, в ней миллиарды чокнутых, просто невыносимых людей и всяческих громадных движущихся объектов. Тяжкий, черноватый смог настолько потрясающ, что страдающая, грустная река Хугли была сквозь него почти невидна. Вот он, громадный, отвратительный Новый год, и Кали в нём древняя верховная царица; она слизывает эту непостижимую сладкую гадость, чтобы потом, сцепив потрескавшиеся ладони, с яростью ее моментально выплюнуть. Прямо тут, в ужасающем и сладком храме Даквинешвар, где теперь безмолвно сосуществуют и водородная бомба, и золото «ябъюм», ведь это – спокойное и непринуждённое милосердие наивысшей «тантры» Матери, когда её овитый саваном свет сплавляется с безграничной теменью, и это опасная форма сладкого посвящения, это чистое расщепление атомов водорода, когда вздымающиеся энергии разбрызгиваются и плывут в корчащемся и некрасивом телосознании.

Понимаете, неистовый лазер сильной и духовной мощи находится теперь на ложе Рамакришны, и только суровая дисциплина и сильная вера могут приостановить всю убийственность диверсии против самого себя, и в этом-то как раз и заключается Калькутта; в увядающем сплаве всевозможного напряжения, и также во встрече с друзьями Бабулала на многочисленных игровых площадках чистого сотворения и отвратительного разрушения, где «пуджа» является непреходящей постоянной, и, как понимаешь, бенгальцы – люди весьма и весьма утончённые, и тут вперемежку безусловное радушие и столь же безусловная нищета, на этих грязных улицах я чувствую безумную панику, и она похожа на безмолвное громкое отчаяние, всё-таки есть тут этот странный духовный иммунитет.

Правительство от всего этого держится подальше, оно тут ни к селу ни к городу, и это суровое место, переполненное анархией, регулярно приглашает тебя лично отведать его яств прямо на улице. Тут и самые разнообразные орешки, и маленькие кусочки манго, и горячие гренки, и шипящие кебабы с пылу с жару, которые стоят просто копейки, и сладкий сок кокосовых орехов, который позволяет тебе выжить в этой убийственной атмосфере и безграничном водовороте вседозволенности, и эти волны дыма повсюду, но Калькутта всё-таки забавный и бурлящий жизнью город, что умело охватывает милосердие умелыми клубами чрезвычайной сложности, и она никогда не остаётся неразрешимой проблемой, и, знаете что, любые попытки уйти от этого в самоубийство – совсем здесь не решение.

В этом борющемся и изменчивом смятении, где переполненные улицы кипят жизнью, а люди дружелюбны, даже если весь город и превратился в огромный, запакощенный туалет, эти отвратительные картины ни на секунду не перестают интриговать и именно эта красочная и ужасающая жизнь постоянно пинает тебя и шокирует; это жизнь, которая дает просраться всем, и это с тем же успехом мог бы быть и Гадес, или все та же самая Кали, это громадное тантрическое колесо обозрения, что уставилось на меня, как изуродованный историей безумец.

Тут, на мосту Ховра, это грязный зловещий убийца, от которого убежать невозможно, да в общем-то и ненужно. Здесь, в зловещем чёртовом зелье, эта несусветная парная в бесконечной храпящей сутолоке дорожных пробок может для некоторых быть просто невыносима; места на ошибки слишком мало и так клейма негде ставить, но, по всей видимости, беспорядочного порядка тут как раз столько, сколько надо, чтобы удержать систему от крушения.

Каким-то образом жизнь в этом смеющемся и негодующем городе идёт своим чередом, в то время как в неизвестной, забытой богом местности храма, воздвигнутого маленькому разбойнику тут, в Хориспоре, я внезапно нахожу такую жизнь, такое сладкое высвобождение, которое мне до боли знакомо. Именно эта крайняя дорога Тантры с загадочной и густой плотностью всегда создаёт святых, струящих лёгкий и спокойный свет.