Священник пекся о них как о бесценных яствах, а стоявшие за ними родственники и друзья трепетали от радости при мысли, что предстоит пировать всю ночь. Совершенно очевидно, это был самый прекрасный момент в жизни Женевьевы…

Ей и в голову не приходило оглянуться на то, что происходит там, за рядами, где сидели знакомые и родня, в глубине просторного собора, ближе к паперти, откуда она вошла с бьющимся сердцем, опираясь на руку своего отца.

У предпоследней колонны, в полутьме, под защитой статуи святого апостола Симона Зилота, потрясавшего золоченой пилой, на коленях задумчиво стояли двое мужчин; они в точности следовали движениям пары, что была в средоточии света возле алтаря.

Когда священник спросил Эдди Гренье, согласен ли он взять в жены Женевьеву, один из мужчин, брюнет, твердо произнес «да». Потом, когда священник адресовал аналогичный вопрос Женевьеве, светловолосый молодой человек, покраснев, выразил свое согласие. Несмотря на десятки метров, отделявших их от брачной церемонии, они держались так, будто представитель Господа в золотистом сиянии витражей обращался к ним.

Кюре провозгласил: «Объявляю, что вы связаны священными узами брака», и когда перед распятием новобрачные в официальной церемонии поцеловались в губы, неофициальные в своем углу сделали то же самое. В тот миг, когда Эдди и Женевьева обменялись обручальными кольцами под хорал, изливавшийся из труб органа, темноволосый мужчина вынул из кармана футляр и достал из него кольца, которые они тихо надели.

Никто их не заметил.

И никто не обратил на них внимания, поскольку, когда закончилось венчание, они по-прежнему стояли на коленях, взволнованные, погруженные в молитву, в то время как свадебное шествие двинулось по центральному проходу.

Пока на паперти длились традиционные поздравления, двое мужчин медитировали в благодетельной полутьме. Когда стихли крики «ура» и клаксоны, они решились подняться и выйти на верхнюю площадку опустевшей лестницы, где не было ни фотографа, который навеки запечатлел бы радостное мгновение, ни родственников – свидетелей их счастья, которые бы аплодировали и забрасывали их рисом; единственным свидетелем была готическая башня городской ратуши, на вершине которой святой Михаил в лучах ослепительного солнца поражал дракона.

Они направились туда, где жил темноволосый мужчина, на авеню Лепутр, двадцать два, и затворили ставни: у них, более свободных, чем Эдди с Женевьевой, не было необходимости томиться до позднего вечера, прежде чем утолить свою страсть в постели.

К своему громадному изумлению, Жан влюбился в Лорана.

Вступив во взрослую жизнь, Жан множил мимолетные встречи, жаркие наслаждения, любовников, не привязываясь к ним. Отправляясь на охоту под воздействием чувственного импульса, волокита часами просиживал в барах или саунах, прочесывал сады, бродил по ночным клубам, где в табачном дыму, которого терпеть не мог, под музыку, которую ненавидел, он выслеживал добычу, чтобы препроводить ее к себе.

Эта свободная от предрассудков, вольная жизнь ему, казалось бы, безумно нравилась, пока он не встретил Лорана; и вот после первых же поцелуев он ощутил, что это существование не было столь блистательным и победным, как ему представлялось: обеспечивая наслаждение, оргазм, нарциссический экстаз, оно вместе с тем вело его к цинизму. Как Дон Жуан, за недостатком привязанности обреченный вечно начинать все сначала, он видел в партнерах лишь источник наслаждения. Чем полнее он удовлетворял свои сексуальные порывы, тем меньше ценил общество мужчин. Насытившись, он переставал дорожить ими.