– Что я не вижу? Почему эта комната, этот миг… всё обретает такую значимость? Остап… Он знает что-то. Видит то, что мне недоступно. Но что именно? Может, это я сам? Может, я бегу от чего-то внутри?.. Тогда отчего этот ужас?

Остап сидел неподвижно, пальцы впились в край стола до побеления. Платон чувствовал, как тот ищет в пространстве слабые места – будто реальность вот-вот рассыплется.

– Может, дело не в нём. Может, во мне. В моих страхах… в вопросах без ответов. Я будто мышь в лабиринте, где стены – мои же мысли. Или это не лабиринт… а зал зеркал?

Он опустился напротив, пытаясь найти в глазах друга ясность. Но видел лишь собственное отражение – раздробленное, искажённое. Каждый осколок – неразрешённый вопрос, невысказанное сомнение.

– Я здесь не для Остапа. Я здесь для себя. Но как тяжело, когда каждая мысль – шаг в пропасть…

Рука дрожала, коснувшись стола. Лёгкий звон чашки слился с тиканьем часов в навязчивый ритм. Время сгущалось, теряя текучесть. Платон осознал: они заперты в этом моменте, как в янтаре, где прошлое и будущее сплющены в точку.

– Если разобью эту чашку… – взгляд скользнул по трещине на глазури. – Расколется ли мир? Или расколюсь я?

Остап поднял голову, словно услышав. Губы дрогнули без звука. Платон почувствовал, как внутри что-то рвётся – невидимая нить, связывающая с привычным порядком вещей.

– Мы оба призраки здесь… – вырвалось шёпотом.

– Призраки, ищущие плоть. Слова. Смысл…

Чашка сорвалась со стола. Осколки рассыпались по полу. Платон замер, наблюдая, как в трещинах между черепками проглядывает что-то иное – бездна или отражение его страха.

– Видишь? – голос Остапа прозвучал, как эхо из тоннеля. – Это не чашка… Это граница.

Озарение ударило, как молния: они не на кухне. Они на краю – где сознание сталкивается с материей, где страх переплавляется в откровение. Единственный выход – шагнуть в разлом.

Осколки на полу отражали свет хаотичными бликами. Дыхание замедлилось. Всё вокруг теряло чёткость – это был не просто миг, а порог.

– Шагни, – голос Остапа теперь звучал как неотвратимый призыв.

Платон искал в его глазах намёк на иронию. Но видел лишь дверь в то, чего боялся больше всего – и без чего уже не мог существовать.

– Что там? – собственный голос показался чужим.

– Ты. Только ты.

Шаг. Пол больше не скрипел. Формы расплывались, цвета гасли, звуки растворялись. Сознание расширялось, вырываясь за пределы тела, за границы комнаты. Он видел себя со стороны, Остапа, осколки, превратившиеся в звёзды…

– Это и есть реальность? – шёпот потерялся в тишине, которая теперь ощущалась не пустотой, а наполненностью. Страх таял, уступая место чему-то древнему и забытому.

Он понял: это не конец. Начало пути, который всегда страшился начать. Начало себя.

Медленно раскрывается воспоминание, словно пожелтевшее письмо, бережно извлечённое из потаённого уголка старого дубового сундука на заброшенном чердаке. Оно возникает неожиданно, но неизбежно – как тихий шёпот прошлого, едва уловимый, но проникающий в самые глубины души. Эта тонкая, но прочная нить связывает героев с их внутренними мирами, с переживаниями и конфликтами, которые, казалось бы, давно канули в небытие. Образ постепенно обретает форму и цвет, оживая во всей своей многослойности и глубине.

В этом воспоминании ощущается тонкая, почти эфемерная связь с настоящим. Словно между строк ушедших дней читается неясное предчувствие грядущего, а каждый образ, каждое слово наполняются особым смыслом, пронизанным искренностью и щемящей тоской по утраченной гармонии. Герои, сквозь призму времени, вновь переживают моменты, оставившие неизгладимый след в их душах. Здесь причудливо переплетаются мечты и реальность, иллюзии и истина, открывая глубинные связи между прошлым и настоящим, между тем, что было, и тем, что ещё предстоит открыть.