Видя, что гости устали, хозяйка начала прибирать со стола. Дочка помогала матери, и Юшко, оторвавшись ото сна, загляделся на неё.

Прокоп, заметив, свёл брови:

– Не женатый?

– Безлюдный, – кивнул Юшко.

– Чтоб шкоды какой не вышло… – по-отцовски строго предупредил мужик.

Девица за щёки схватилась, вспыхнула, сорвалась с места, убежала. А Юшко прямо посмотрел на родителя:

– Если посватаюсь, отдашь дочку за меня? – улыбнулся, враз показав сплошные, белые, что чеснок, зубы.

Насуровился хозяин, окинул цепким взглядом задорного хлебоеда, как на весы положил:

– Эва чего захотел! – ухмыльнулся. – Какой с тебя жених? Служилые люди нынче оскудалые, безлошадные и безоружейные.

– Вовсе не так! Не бездомок[15] я и не обсевок в поле[16], – обиделся Юшко. – У батюшки моего торговое промыслишко – сало возит, свечи и всякую утварь в Старый Холопий городок на Мологе-реке. Раньше и меня брал с собой. Вот, скажу, ярмарки бывали! По четыре месяца! На реке Мологе столько судов скоплялось, что по ним перейти можно было с одного берега на другой!

Оживился мужик, тряхнул башкой:

– Коли так, выдать замуж девицу рад, приданое готово: и платье, и уборы, и мониста, и посуда. Как тебе такой жених? – подмигнул он жене.

– А ты не меня, Марфу спроси: по сердцу ли? – весело отозвалась Авдотья.

– Чего мне её размышления спрашивать? Её дело отца с матерью слушать да благословен грядый петь, – добродушно проворчал отец, но жену послушался, позвал: – Марфутка! Покажись всем, какая ты ягодиночка!

Дочка тут же выпорхнула, сряженная в праздничный обряд, – вдвое хороша, красивше нет! На рукавах тонкой беленькой рубашки кружева в ладонь шириною. Кругом шеи бусы алые. Глядя в пол, подошла к батюшке и беспокойно поправила волны кумачного раздувай-сарафана. Румянец, что уголь, загорелся на щеках.

– А? Какова? Не девка – сахар! Ростом и красотою исполнена, и во всём здорова, – заулыбался отец и нахмурился довольно: – Ой, беда с этими девками, один только разор. Сряжай её, дары припасай, а всё одно: что курицу не накормишь, что девку не оденешь…

«Ах, загляденье! Ах, красота!» – сияли глаза Юшко: не видел краше девицы, так и любовался бы от зари до зари да целовал бы пунцовые губки.

– Ну, что ж ты, орёл? Был спористый, не переговоришь, а теперь затих, – засмеялся Прокоп. – Что хотел сказать, излагай!

– А и скажу! – смело начал юноша, заметно волнуясь. – Я господин своим словам и на ветер их не бросаю. Завладела ты, Марфенька, сердцем моим на веки вечные! А посему знай: рад душу за тебя положить! Как свят Господь, так вернусь за тобой и за себя возьму!

Хлопнул довольно по коленям крестьянин:

– Вот это по-нашему! Ей-богу, по-нашему! – и мотнул кудлатой головой, глядя на воеводу. – Что скажешь, царевич? Будешь жениху споручителем?

Все посмотрели на почётного гостя.

Поднялся Саин-Булат – рослый, прямой, спокойный. Глянул на Юшко:

– Люба́ девица?

– Люба́! – прямиково ответствовал тот.

Перевёл воевода взгляд на Марфу.

– Ратники – народ беспокойный, на месте не сидят. Согласна ли ждать жениха, сколь понадобится?

– Да! – радостёшенько кивнула девица.

Улыбнулся благодушно Саин-Булат, руку поднял:

– Ну, а раз так, то и сватовство сочинилось[17]. Юшко – огневой воин, храбрый. И справедливый, уж он никогда никого не обманет. Даю крепкую поруку за него.

– Милые детки вы мои… – растерялся хозяин дома и кинулся к лавке: схватив глиняный кувшин, с размаху ахнул об пол, и тот разлетелся вдребезги.