– Я знал ее как Фишер. Она вышла за брата уже после моего отъезда из Германии.

– Когда в последний раз вы виделись с госпожой Штенгель?

Стоун глубоко затянулся сигаретой и прикрыл глаза. Как часто он это вспоминал. Гудки и лязг паровозов. Запах ее волос. Динамики грохочут маршами, невозможно прошептать ей все, что так хотелось сказать.

– В тридцать девятом, – ответил Стоун.

– В Берлине?

– Да. В Берлине.

– А после войны? Пытались ее разыскать?

– Конечно. Я искал всю свою семью.

– Вы были в Германии?

– Да. С войсками. Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций. Я работал в лагерях для перемещенных лиц. Вы же это знаете, обо всем сказано в моем досье.

– Ага, весьма удобно для поиска неуловимой иудейки, – с полным ртом прошамкал Питер Лорре.

«Неуловимая иудейка». Ничего себе! Коротышка явно не улавливал, сколько в этой фразе пренебрежения и подозрительности.

– Неуловимая иудейка? – переспросил Стоун. – Это вы о ком?

– О фрау Штенгель, разумеется.

– Ну так и говорите.

Повисло короткое молчание.

– Значит, фрау Штенгель? – сказал Лорре. – Нашли ее?

– Нет.

– Что с ней случилось?

– Я так и не узнал.

– Еще одна безымянная жертва Холокоста?

– Видимо, так.

– Но теперь считаете, что она выжила?

Стоун помолчал, обдумывая ответ.

– С недавних пор позволил себе на это надеяться.

– С чего вдруг?

Изо всех сил Стоун старался подавить раздражение. Злость – плохая помощница. Особенно в общении с теми, кто сидит за столом под зеленой холщовой скатертью, на котором лишь чайные чашки и блок чистой желтой бумаги для записей.

– В чем дело? – спросил Стоун. – Не понимаю вашего интереса и почему вообще я должен отвечать.

– Все очень просто. – Толстяк разломил печенье и кусок побольше отправил в рот. – Если вы с нами сотрудничаете, вскоре отправитесь в путь-дорогу. Если нет, мы вас проволыним до второго пришествия. В Берлин попадете не раньше двухтысячного года, когда уже будете древним стариком, а сам город давно превратится в груду дымящихся радиоактивных развалин. Поэтому будьте благоразумны и отвечайте на вопросы. Почему теперь вы решили, что Дагмар Штенгель жива?

Стоун пожал плечами. Ладно, этот маленький боров и так все знает.

– Потому что она со мной связалась.

– Вот так вдруг?

– Да. Вдруг.

– Через семнадцать лет?

– Именно так.

– И вы уверены, что это фрау Штенгель?

Вот тут закавыка. Он уверен. Абсолютно. Почерк, интонация, детали… И все же…

Стоун уклонился от прямого ответа:

– Она сообщила, что так называемой «субмариной»[4] почти всю войну провела в Берлине. Но в июне сорок четвертого гестапо ее схватило и отправило в Биркенау. Ей удалось бежать.

– Скажите на милость!

– Такое случалось – редко, но случалось. Она воспользовалась бунтом зондеркоманды четвертого крематория и потом до конца войны сражалась вместе с польскими партизанами.

– Удивительная история.

Но вполне возможная. Несмотря на изящные манеры, Дагмар была тверда и решительна.

– Вижу, вам и самому трудно поверить. – Толстяк смотрел в упор. – Конечно, после стольких лет. Однако должен сказать, что все это правда. Во всяком случае, финал истории. Дагмар Штенгель жива-здорова и обитает в Восточном Берлине.

Обдало радостью, закружилась голова. Порой так бывало во сне, когда на берегу Ванзее ее руки в дождевых каплях обнимали не брата, а его.

– Откуда вы знаете? – Стоун постарался, чтобы голос не дрогнул.

– Мы много чего знаем.

Стоун грохнул кулаком по столу. Чашки задребезжали. Трубка допотопного телефона подпрыгнула на рычагах. Ведь это его личное дело. Его семья. Его жизнь. Как они смеют устраивать какие-то игрища!

– Откуда вам известно? – рявкнул Стоун. – Говорите!