Л. Толстой. Людям этим любовь представляется не тем единственным законным проявлением жизни, каким она представляется для разумного сознания, а только одною из тысяч разных случайностей, бывающих в жизни, – представляется одним из тех тысяч разнообразных настроений, в которых бывает человек во время своего существования: бывает, что человек щеголяет, бывает, что увлечен наукою или искусством, бывает, что увлечен службой, честолюбием, приобретением, бывает, что он любит кого-нибудь. Настроение любви представляется людям, не разумеющим жизнь, не сущностью жизни человеческой, но случайным настроением – таким же независимым от его воли, как и все другие, которым подвергается человек во время своей жизни. Даже можно часто прочесть и услыхать суждение о том, что любовь есть некоторое неправильное, нарушающее правильное течение жизни, – мучительное настроение. Нечто подобное тому, что должно казаться сове, когда восходит солнце.

Любовь очень часто в представлении людей, признающих свою жизнь в животной личности, – то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка одна мать отнимает у другого голодного ребенка молоко его матери или последний кусок хлеба у голодающих людей.

В самом деле, люди, предпочитающие своего ребенка, своих друзей, свою жену, свое отечество всяким другим детям, женам, друзьям, отечествам и называют это чувство любовью.

Любить вообще – значит желать делать доброе. Между тем, условия блага, которого человек по своей любви желает различным любимым существам, так связаны между собой, что всякая любовная деятельность человека для одного из любимых существ не только лишает его деятельности для других, но и бывает в ущерб другим.

И вот возникают вопросы – во имя какой любви и как действовать? Во имя какой любви жертвовать другой любовью, кого любить больше и кому делать больше добра?

И недаром законник поставил Христу этот самый вопрос: кто ближний?

В самом деле, как решить, кому нужно служить и в какой мере? Людям или Отечеству, или приятелям? Своим приятелям или своей жене? Своей жене или своему отцу? Своему отцу или своим детям? Своим детям или самому себе?

Происходит то же, что при представлении о жизни людей, не имеющих жизни. Если бы люди были животными и не имели разума, они бы и существовали как животные, не рассуждали бы о жизни; и животное существование их было бы законное и счастливое. То же и с любовью: если бы люди были животные без разума, то они любили бы тех, кого любят: своих волчат, свое стадо, и не знали бы, что другие волки любят своих волчат и другие стада, своих товарищей по стаду, и любовь их была бы – та любовь и та жизнь, которая возможна на той степени сознания, на которой они находятся.

Но люди – разумные существа и не могут не видеть, что другие существа имеют такую же любовь к своим, и что поэтому эти чувства любви должны прийти в столкновения и произвести нечто не благое, а совершенно противоположное понятию любви.

Если же люди употребляют свой разум на то, чтобы оправдать и усиливать то животное, неблагое чувство, которое они называют любовью, придавая этому чувству уродливые размеры, то это чувство становится не только недобрым, но делает из человека – давно известная истина – самое злое и ужасное животное. Происходит то, что сказано в Евангелии: «Если свет, который в тебе, – тьма, то какова же тьма?»

То, что люди, не понимающие жизни, называют любовью, это только известные предпочтения одних условий блага своей личности – другим.

Истинная любовь всегда имеет в основе своей отречение от блага личности и возникновение от того благоволения ко всем людям. Только на этом общем благоволении может вырасти истинная любовь ко всем своим или чужим. И только такая любовь дает истинное благо жизни и разрешает кажущиеся противоречия животного и разумного сознания.