У наших предков богом первородного пламя выступал Семаргл… Полагали славяне, что Симаргл, Огнебог непосредственно присутствует в Яви, явном мире, в котором живут люди, животные, растения. Посредник между людьми и богами, оберегающий посевы и сжигающий последний снег на полях, Семаргл когда-то сам родился от удара небесного молота Сварога об Алатырь-камень, священный камень, пуп Земли, ни больше, ни меньше создающий из собственных искр Вселенную. Толковали наши предки, что Огнебог не только участвовал в Изначальной битве света и тьмы, но и стоял в звездных небесах, оберегая Белый Свет от Зла. В виде большого пса, чью медно-красную шерсть обволакивали и вовсе долгие лепестки кумашного пламени или в виде молодого и красивого воина, чьи златые кудри ярились рдяными искрами, сжимающий в руках длинный переливающийся меч и круглый красный щит, Симаргл частенько в небесной кузне своего отца Сварога был молотобойцем, опять же нагнетая в кузнечный горн воздух и жар.

Вот потому то я и люблю костер, костерок, костерчик, кострище, огнище и даже теплину, оно как в нем по деревянным дровам, обернутым темно-русой корой да вихрасто-чернявой головне, пляшут, мотыляя туда-сюда утонченно-кристальными пунцово-желтоватые лохмотки полымя. Кажется, что листочки огонька скользяще переступают с одного каракового чурбачка на другой, легонечко болтаясь, приподнимаясь на сквозных носочках, делая круговые невесомые движения, а в следующий момент и вовсе стремительным рывком выпрыгивают вверх, но лишь затем, чтобы тотчас подхватить вальсирующий шажок своего кораллово-пламенного партнера. Своим тягуче-ленивым движением лоскутки огнища откидывают длинные тени, упирающиеся собственными маковками, пожалуй, что в чернильно-бархатную небесную высь, что покровом растянулась над землей. В тех небесах… месте в котором по мнению наших предков нет бесов, а живут только изначальные божественные силы, в свой черед в косматых космических далях взболтавших пестроту межзвездного газа и пыли, сами небесные тела окрасились в серебристые и шарлаховые тона, ровно принятые от огненных зачатков поднявшихся в дымном мерцании от моего костерка. Тишину этой апрельской ночи, которую я ощущаю, словно окунаясь в волшебство божественного полымя, не может нарушить несмолкаемое рокотание города, наполненного хриплым визгом шин автомобилей, воем сирен спецтехники, робким говором людей, негромким кряхтением покачивающихся ветвей деревьев, и вовсе хороводными речитативами лягушек, притаившихся в ближайшем пруду. А полынному чаду огнища, так приятно щекочущему ноздри, аккомпанирует аромат пряно-кислой смятой травы, что растет на этой поляне, вплотную подступающей к каменному бортику окружающему костровую чашу.

Прежде люди нередко собирались у теплины…

Огонь выступал соратником партизанских движений во время войн, вспыхивая тонкими оранжевыми лепестками на маленьких опушках, оцепленных тенистыми лесами, макушки деревьев которых терялись в аметистовом небосводе, едва покачивая лаптастыми мощными ветвями, одновременно, монотонно кудесничая зелеными листочками и поигрывая струнами, и, вовсе малахитовых хвоинок, непременно, согревая, питая, защищая. Пламя загоралось на сторожевых башнях, таким образом, являясь для горожан сигналом, предупреждающим о приближении ворога, сиянием костерков, оно бдело на маяках, обозначая вход в порт или размечая опасные проходы для судов. И неизменно кострище было товарищем в дальних переходах казахам. Они разводили его внутри войлочных юрт и через шанырак, круглое отверстие в своде, выпускали наружу настоянный на травах и жареной баранине голубовато-серый дым своего очага, что помещался в центре жилища. В виде легкого, тончайшего благоухания то иссеро-серебристое марево покачивалось над куполообразной крышей юрты, мягко касаясь желтовато-серого вяленого материала, а после принималось стлаться в ночной мороке, впутываясь в белые волокна облаков и касаясь кристально-серебристых звезд чуть зримых на фиалковом полотне неба. А утёсистые хребты едва поросшие коврами трав и прикрытые сверху облегающими ледяными кимешеками, схожими с шапочкой, что носили замужние казахские женщины, хоронили внутри своих широких долин те жилища кочевого народа и промеж того стравливали с высоких бело-снежных тюрбанов собственных склонов хрустальные реки. И тогда в седой ночи, что напитывали собой небесные мотивы, смолистые ароматы чернолесья и огонь в юртах людей, слышался незначительный перезвон рафидных капель воды и заунывного воя ветра, что перемешивался с высоким женским голосом, выводящим лирические слова казахской песни «Бiр бала»: