Но первое впечатление обманчиво. Хотя и потом в нём не замечалось «педагогической» солидности и «учительского» себялюбия, он был несравним, когда проводил уроки литературы. Он оказался истинным подарком судьбы, мучеником настоящего дела.

О «странном ведении уроков» первой узнала англичанка Ксения Львовна. После урока Векового они пришла в учительскую: рассеянно и раздраженно перебирала какие-то бумаги в шкафу; минуты три сидела в задумчивости на стуле, и явно не собиралась делиться впечатлениями.

Заметив, что Ксения Львовна собирается уходить, наша завуч громко спросила:

Ну, как, Ксения Львовна?

Непонятно отчего Ксения Львовна, с неприсущей ей экспрессивностью, фыркнула: «Фанатик!» – и поспешила за дверь.

На следующем уроке в десятом классе присутствовал я.

Вековой вошел сразу после звонка и нетерпеливым жестом посадил учеников. Сегодня на нем были застиранные вельветовые брюки и белая с черными полосками рубашка. Открытый ворот.

Он остановился возле окна, посмотрел на улицу и, не оборачиваясь, неожиданно громко сказал: «Ветер».

Ученики переглянулись, а он повернулся и стал спрашивать:

– Вы знаете, сколько написано о ветре? И о солнце, о тучах, о березе, о дубе, о море? Зачем? Зачем человеку писать о природе? Зачем останавливать беспрестанно меняющееся? Все равно на бумаге

не будет так же прекрасно, как в жизни. Тем более не отразишь человека? Или отразишь? – он снова смотрел в окно, – Толстой, Достоевский, Бунин, Чехов – отразили, показали человека? Он ли там – в их рукописях, в их поисках истины, или их выдумка? А что, если все мы ошибаемся? Существует же самообман? Тогда стоит ли вам изучать литературу?

Ученики оцепенели некоторые опустили головы, словно стыдясь откровенности учителя, другие все больше поддавались гипнотической силе слов, вызывающих в душе смятение.

Сергей Юрьевич спрашивал долго, и мое сознание наполнилось вопросами, они застигали врасплох, на них невозможно было ответить сразу.

Я очнулся, когда Вековой подошел к столу и открыл журнал.

Борисов, – ученик поднялся, и Сергей Юрьевич спросил:

Как зовут?

– Вас? – не понял ошеломленный Борисов.

– Меня – Сергеем Юрьевичем, а тебя?

– Сергеем.

– Тезки, значит. Садись. И отвечать будете сидя. Странно, и у вас в журнале не проставлены имена, – как будто между прочим бросил Сергей Юрьевич и продолжал знакомство с классом, успевая вписывать имена и говорить.

– Заранее предупрежу вас – у меня плохая память на имена, а фамилии я тем более не запоминаю. Фамилии – это для государства. Помните – Платон, Аристотель, Диоген? Прекрасно, без всяких закорючек… Вы задумывались? А теперь мы будем искать выход сообща, насколько, конечно, это возможно… Я о вере: тысячи, нет, миллионы людей верили в бессмертие. Вы знаете об этом? Почему им хотелось сохранить свою плоть, свою душу, имя свое?.. Бессмертен ли наш язык? Придет, быть может, время и расплавит книги, цивилизации? Или человек победит, достигнет большей власти, ему будет больше доверено? Природой? Вселенной? Разумом?.. Да, класс у вас небольшой, тем, впрочем, и лучше. Вы, наверное, удивляетесь мне? – он поднял голову и обвел взглядом лица. – Поверьте, я не для эффекта, вы самые старшие в школе, с вами можно говорить, нужно говорить обо всем. Мне же дано право учить вас, а через раскованную речь, через то, что меня тревожит и восхищает, я хочу подойти к самому главному… Поскольку у нас урок русской литературы, то самое главное на данный момент – художественное произведение.

Он закончил перекличку – для меня, захлопнул журнал и встал.

– А что такое художественное? Вы знаете? Вот ты, Андрей, – показал он рукой на одного из лучших учеников школы, – знаешь? Сиди, сиди.