Было около девяти часов; в коридорах тихо и пустынно, на полу конфетти, бумага, хвоя; интернатские ребята окончили завтракать в столовой, расположенной в крыле первого этажа; Вековой заглянул туда и столкнулся в дверях с воспитательницей Гуровой; она поздоровалась, поздравила с Новым годом. По ее любопытно-укоризненному взгляду можно было догадаться, что о вчерашнем казусе она достаточно наслышана.

Полушубок он отыскал на втором этаже в кабинете литературы. Кто-то демонстративно бросил его перед дверью на пол.

Сам не зная зачем, Вековой заглянул в учительскую – тот же послепраздничный хаос и беспорядок: столы сдвинуты в угол, нагромождение стульев, «конь» и «козел» из спортзала, и диво! – за своим столом восседала Савина.

Сидела так степенно и ровно, будто и не было никакого праздника, будто не она вчера самоотверженно боролась за безопасность и правду, будто вообще никуда не выходила и всю ночь бдела на своем благородном посту.

– Здравствуйте, – натолкнувшись на суровый и неподвижный взгляд завуча, пробормотал Вековой.

Валентина Марковна даже не кивнула. Весь ее облик красноречиво заявлял о презрительном нежелании «опускаться до подобных»… Вряд ли сегодня она смогла подыскать какое-либо суровое определение или едкое имя для…

– Что с Натальей Аркадьевной? Где она?

– Она там, где нужно! Вы еще набираетесь… об этом спрашивать! – не удержавшись, вспылила Валентина Марковна.

Вековой желал мира и понимания.

– Послушайте, Валентина Марковна, я пришел не ругаться и не оправдываться. Мне не в чем оправдываться. Я готов принести вам извинения за вчерашнее, я прошу у вас извинения…

– Вы поглядите! Наделали делов и хвост поджали? Вы, может быть, считаете все происшедшее в порядке вещей?! Это, молодой человек, наглость! Никакого извинения вы у меня не получите, подобных вам нужно держать в заведениях для маньяков с повышенной сексу…

– Я вижу, мне не о чем с вами говорить, и я удаляюсь, чтобы не искушать себя и не наделать еще их вами глупостей. До свидания.

Савина задохнулась негодованием, она и эти слова истолковала по-своему, она была потрясена, оскорблена – в течение всей жизни никто не смел ей в глаза бросить подобное!

В это утро ей нашлось над чем поразмыслить, в частности, она была искренне опечалена прозорливым открытием, ей стало ясно, как дважды два: моральный облик нынешней интеллигенции крайне не соответствует уровню научно-технического прогресса, а молодежь, при всех социальных достижениях народно-хозяйственных успехах, извращена влиянием прогнившего Запада…

Когда Сергей Юрьевич вышел из школы и глотнул морозного воздуха свободы и ясности, ему нестерпимо захотелось завыть, взвыть по-волчьи – загнанно и непримиримо. Всюду – вечность, миры и звёзды, ты – рожден космосом…

«Господи! Замкнутый круг. Понимал ее состояние как никто другой и всё равно довел до предела. Да, это болезнь. Уехать – подумают – бегство. Жаль бросать эти места, здесь я хорошо начал. Бросить то, где возвратился к себе, где избавился от кошмаров? И ехать некуда, где оно, мое место?»

Дома Векового встретила постоянная верная спутница холода – неуютность. Нужно было топить печь, но ноги, почувствовав конец хождениям, предательски заныли и не хотели двигаться, сказывалась бессонная ночь.

Вековой поспешно разулся, завалился на раскладушку, с головой укрылся двумя одеялами и полушубком. Темнота поглотила сознание, и микросмерть приготовилась снимать усталость, наполнять организм свежими силами для нового кусочка жизни.

Но уснуть не удалось.

В дверь решительно постучали, и пока Сергей Юрьевич ошалело выкарабкивался из-под одеял, в комнату без приглашения ввалился Степан Алексеевич Буряк.