Капают темной кровью лжеучений сполна,

Ратники бьются в конвульсиях шумно.

Лязг копий очередных порицаний звучит,

Ставя надежду с мечтой на колени,

Яркой кометой по небу летит —

вестник дурной, эта слабость от мнений.

Горстка апостолов, меж собой, разделив хлеб,

Тягот и горечи тайных познаний,

Ведает правду, что Мир людской слеп,

Не принимая благого старания.

Значит, опять воцарится война,

В не проходящем, бурлящем потоке,

Что утянула в глубины, до дна,

Где словно черви – людские пороки.

Плачьте святые, полные добра, небеса,

Мироточьте иконы из туч, ливнями скорби,

Громом гремите осуждающие нас голоса,

Бичом молний, хребет Земной от ударов сгорбив.

Может быть с этим, хотя бы тогда,

Свет достучится до безумцев в оковах,

Воцарив мир в их сердцах навсегда,

Горизонтов познания им открыв новых.

Далеко за полночь. Ночные страхи сползаются с дальних углов. Без слов, ясно, что здоровье опять покидает вновь, Мое тело подобно осажденному замку, чей ров, Ненадолго спасает от захватчиков, что прольют мою кровь. Казалось, что сработал сигнал установленного времени, Строго, в пять ноль ноль. Ой! – Я словно ишак, ропщущий на непосильность бремени, Криком сетую на юдоль. Сквозь мутные стекла окна, Свет падает на диван, что порядком изъела моль. Стыдно признать, что немощь моя видна – Въелась в него слез едких соль. Я – одинокий и дряхлый старик, что почти доиграл свою роль. Запах пыли и затхлости, провоцируют новую хворь. Ирония в том, что проводником жизни, как раз и выступает боль. Только время для нас: и судья, и палач, и король. Страшно… в одиночестве различать ход неумолимых минут, Что охватят тебя словно спрут и больнее сжимают и жмут, Забирая твою жизнь, без остатка, как те угли, что уже не зажгут!

Ты одной ногой там, а другой, до сих пор, еще тут. Я безумно устал, ноет тело и тяжко дышать, Серым пеплом давно изувечена черная прядь. Но куда не беги, от себя все равно не сбежать. Раз здесь прожил всю жизнь, значит, здесь, час пробьет помирать. Сколько раз, осуждающе взвешивал каждый момент, Как богатый клиент, для кого весь сюжет кинолент, Снят искусно, но нужно беречь каждый цент. От того, я, как ревностный критик и жадный агент. Это жизнь промелькнула моя, что теперь уж подходит к концу. Где же дети мои, что забыв, не приходят к отцу?

Только горечь, как рота солдат, что стоит на плацу, Марширует слезами, что бегут по щекам и лицу!

Жив ли я, коль давно целым Миром забыт?

Дом – не дом, а надгробие каменных плит, Где один человек, да к тому же еще инвалид, На часы, в одиночестве, полном, глядит!

Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Не тронут, твердь кожи, пусть, соли моря. Ее не вернуть, как продажную совесть. Она воспарит в облаках на ветру

И ты, расправляя, страниц жизни, повесть

Напишешь в ней слово прощания – «Люблю». Зачем ты участвовал в проклятом споре

И ей обещал, что прибудешь потом?

Желал, чтоб она не увидела горя, Не зная и сам ничего уж о нем. Теперь, сок полыни столь горек, и душу, Твою, заполняет кромешная мгла. Оковы разлуки уже не разрушить

И сердце саднит, ведь она не лгала, Когда говорила, что искренно любит

И слезы прощания всего ей больней. Твой разум и сердце ее не забудут, Ведь нет и не будет, никого кто милей. Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Печаль свою в сердце тая.

Маркиза не ест, нет она не больна, Ей просто пресытились разные блюда. В сердцах полагая, что тем, что стройна, Она кавалерскому взору столь люба. В маркизу давно, уж никто, не влюблен, Улыбки, что ноты – играют фальшиво. Давно красоты ее пал эталон, Завял, словно поля пожухшая нива. Маркиза по прежнему гордую стать, Держала надменной дворянской особы. И истины свет не желала признать, Что время нещадно берет свои годы. Маркиза не ест, нет она не больна, Господ оскорбляя столь часто ответом, Она и по сей день была влюблена, Любуясь своим, уже старым, портретом.