– Мама!.. – прервал сын, с болью в голосе.

– Ах, я вовсе не хочу осуждать христианство. Я очень уважаю его за то, что оно сделало. Оно облагородило человека.

– Оно внесло, – медленно вставил сын, – самое светлое и животворное начало – любовь; оно дало людям свободу и уничтожило рабство.

– Вот в том-то и дело, что нет: Христос узаконил рабство.

– Где? Как? Когда? – спросил взволнованно сын.

– А этот ужасный текст: «Рабы, повинуйтесь господам!»

– Это вовсе не узаконение рабства, а совет той кротости, которую Христос заповедовал всем и каждому. Это был совет рабам среди существовавшего тогда рабства. Но это не было возвещаемое христианством положение: «Рабство – прекрасное учреждение и должно существовать впредь». Лица, не понимающие христианства, всегда делают так: выхватывают один текст, часто расходящийся с общим духом Евангелия, и закрывают глаза на всё остальное. А вот я тебе скажу – я знаю это наизусть потрясающее слово, которым христианство в лице апостола Иакова громит грустные явления общественной несправедливости: «Послушайте вы, богатые! плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь; вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа».

– Вот, как! Это очень хорошие слова. А все-таки христианство теперь отжило свой век. Человеческая мысль его переросла, всякому ведь явлению есть свое время. Вот, когда-то рыцарство было действительно высшим олицетворением красоты человеческого духа. А потом, после Дон Кихота, оно стало казаться странным и смешным…

– И тем не менее, – заметил сын, – когда мы хотим обозначить самое высшее благородство, мы говорим о человеке: «Это настоящий рыцарь». Но христианство не рыцарство; оно предвечно. Оно не есть идея, родившаяся в голове человека. Оно есть откровение, принесенное на землю людям их Творцом, и оно учит о том, что существовало ранее начала, что будет существовать после конца концов… Ты говоришь «отжило», а сама движешься среди жизни, которая украшена христианством, в которой всё, что есть светлого, ценного и прекраснаго, внесено христианством. Ведь какое ты ни возьми учение, все правильные его пункты – не его, а христианские. Разве, например, то, что есть истинного в социализме, не подсказано социализму христианством? И все те верные положения, которые есть в проповеди Толстого, относительно разных сторон жизни, не взяты ли они из христианства? Только оно одно осветило правильно всю жизнь, дало систему непререкаемых и незыблемых истин. Пока люди будут чувствовать и страдать, они будут протягивать ко Христу свои усталые руки. Я уже не говорю обо всех внешних изъянах жизни, обо всём, что происходит вследствие взаимного равнодушия людей друг к другу, несправедливого распределения богатств и других несовершенств общественного устройства. Представь себя на земле Эльдорадо, устрой общее внешнее благоденствие, и все-таки будут люди, глубоко страдающие острым жгучим страданием. Сколько и в таком Эльдорадо будет людей непонятых, не нашедших той любви, какой искали, какой были достойны! Сколько будет людей, которых запросы перерастут всё то, что может им предложить наша жизнь. И в этих душах ты ничем не задавишь их стремления ко Христу. И ничем не вытравишь запечатленный в них образ кроткого, зовущего их Сына Божьего, обещающего им насытить их у себя ненарушимым блаженством. Как странно говорить: «Солнце отжило свой век, люди не нуждаются в солнце», – так же странно говорить: «Христианство отжило, люди в нем больше не нуждаются».