Деми торжествующе улыбнулась. А вот и общее.

– Самое сложное, что подстерегает инкарнатов – своеобразная дихотомия воспоминаний. Я помню, как познакомилась с Фоантом, как благодаря силе родственных душ узнала, что он мой сын. И в то же время помню, как носила его под сердцем, как давала ему, только родившемуся, имя. Как прошла с ним долгий путь от младенчества до самой смерти.

У Деми мороз пробежал по коже. Она изучала профиль Ариадны, идущей в одном ритме с ней. Лицо бледное, напряженное, больше похожее на восковую маску.

– Я помню, как Фоант умирал на моих руках… И безумно рада, что способна видеть его живым и невредимым. – После мучительно долгой паузы Ариадна повернулась к Деми и со смешком сказала: – Только не ведись, пожалуйста, на его уловки – он тот еще дамский угодник.

Деми снова смутилась. О чем, о чем, а о делах сердечных она думала сейчас в последнюю очередь. Или, если точнее, не думала совсем.

Ариадна привела ее в просторную, тонущую в полумраке комнату. Прикосновением зажгла принесенный с собой светильник. Обстановка оказалась скромной: кровать в дальнем углу рядом со шкафом, у окна небольшой стол.

– Пока ты не ушла… Я могу кое о чем тебя попросить?

– Конечно, – с готовностью откликнулась Ариадна.

– Мне нужно что-то, на чем можно писать. Я хочу… Хочу оставить хоть какую-то память о сегодняшнем дне. Как ни тяжело все то, что я сегодня узнала, я должна это помнить. Должна знать, какую роль я…

– Я понимаю.

Не прошло и нескольких минут, как Ариадна принесла то, что на первый взгляд показалось стопкой деревянных табличек, тоненьких, чуть ли не с волосок.

– Полиптих? – неуверенно спросила Деми, подразумевая связанные шнурками восковые таблички для письма.

Ариадна широко улыбнулась.

– Почти. Его усовершенствованная версия. – Она протянула ей изящный стилос[17] из серебра. – Давай, напиши что-нибудь.

Когда Деми взяла в руки стопку табличек, ни одна из них не сдвинулась, словно они были приклеены друг к другу. Но стоило только коснуться верхней, как та с легкостью отделилась от остальных и сама собой легла в ее ладонь. Едва ощутимое касание кончика стилоса к дощечке, и на светло-коричневой поверхности вывелись яркие, четкие «чернильные» буквы.

«Меня зовут Деметрия Ламбракис».

– Прекрасно. – Ариадна просияла так, будто именно она все это время учила Деми письму. – А теперь сделай вот так…

Деми повторила за ней, и дощечки приникли друг к другу, а потом раскрылись в воздухе веером, словно книга, оставленная на скамье под шквальным ветром. Пусть скромная магия, она заставила Деми тихонько вскрикнуть от восторга.

– Ты можешь стирать написанное одним движением, просто проведи пальцем вот так… Стилос клади наверх, он никуда не сдвинется, пока ты этого не захочешь.

– Спасибо, – тепло поблагодарила Деми. – Не думай, что мне не нравится, но…

– Почему у нас нет нормальных писчих принадлежностей, которые мы могли подсмотреть у вас? – рассмеялась Ариадна.

– Да, но не только их. Почему у вас нет и всего остального? Наших технологий, я имею в виду?

– Причина, на самом деле, не одна. Далеко не все эллины посвящены в тайну существования Изначального мира. Не все обладают привилегией его наблюдать.

– Но разве такие, как ты и Харон, не могут пронести какое-нибудь изобретение в Алую Элладу? Чтобы разобрать его на составные части и понять, как оно работает?

– Мы ничего не выносим из Изначального мира. Чревато тем, что ткань между реальностями истончится. Чем сильнее различие между творениями наших миров, тем сильнее энергия одного мира расшатывает, колеблет завесу. К примеру, одежда, в которой ты прибыла сюда, лишь создаст на ее поверхности рябь, подобную брошенным камням. А вот захваченный с собой сотовый или ноутбук – вмешательство уже серьезнее. Но не подумай, будто мы всегда смиренно наблюдали за Изначальным миром, восторгаясь им со стороны.